Чужой

Говшут хан и сопровождающие его лица остановили коней в десяти-пятнадцати шагах от того места, где стоял Блоквил. Француз расстроился. Во-первых, ему хотелось поближе рассмотреть полководца, сумевшего провести с гаджарами “собачью войну” и добиться уму непостижимой победы. А во-вторых, тоненькая надежда, зародившаяся в душе с появлением хана, толкала его на сближение с ханом, вызывая желание оказаться в поле его зрения. Блоквил надеялся, что туркменский хан обязательно обратит внимание на необычного пленника, совсем не похожего на остальных. Ведь все же знают, что среди тысяч пленных в Хангечене есть один француз. Может, об этом прослышал и главный хан. Может… “Истории известен случай, когда в стране, где не разрешалось носить длинные бороды, одного бородатого иностранца обрили, разразился международный скандал и началась война между двумя государствами, которая привела к тысячам человеческих жертв. Кто знает, может, одного вгляда Говшут хана будет достаточно, чтобы и меня освободили из плена. Может, появление главного хана на рынке рабов станет толчком для моего освобождения…” Размечтавшийся Блоквил стал потихоньку пробираться поближе в Говшут хану.

И хотя для всех осталось тайной, с какой целью хан посетил или еще посетит другие уголки Хангечена, но вот для чего он прибыл сюда, где собралось больше всего решительных текинских аксакалов, стало ясно уже через несколько минут.

Расступившиеся люди образовали небольшую площадку в том месте, где остановился хан. И туда же два энергичных молодых человека привели какого-то человека со связанными за спиной руками. Это был Гарамурт.

— Этот человек был задержан возле кладбища Сейитнасыр, — отчитался перед Сахыт пальваном появившийся за спинами тех двоих благообразный яшули.

— В чем его вина? — сразу же спросил Сахыт пальван.

— Он украл трофеи с одного верблюда и удирал…

Поскольку все это слушал и главный хан, к тому же Сахыт пальван был человеком дотошным, поэтому задал еще один вопрос:

— Что было в тех верблюжьих тюках?

Яшули, готовый к такому вопросу, подняв лицо, словно читая по бумажке, свисающей с неба, начал быстро перечислять:

— Один тюк сукна, два шелковых одеяла, два кинжала с серебряными рукоятями, одно капсюльное ружье…

В Мервской войне туркменам от гаджаров перепало много трофеев. И хотя еще не был проведен окончательный учет всего добытого, но даже ее одна треть — это гораздо больше, чем добывают туркмены ежегодными разбойничьими налетами. На сегодняшний день у них скопились сотни кинжалов с ручками из слоновой кости, тысячи стрел, сотни кремниевых и капсюльных ружей, двухствольные французские пистолеты, забрала, кольчуги, старинных ружей — шемхалов, тридцать три желтые пушки, несколько мортир… Кроме того, не поддаются подсчету шелковые одежды, украшенные золотом и шитьем, атласные и шелковые ткани, одеяла и подушки из шелковой парчи, военная форма, пошитая из сукна. Атласные и шелковые шатры, священные книги в кожаных переплетах, инскрустированных позолотой, тысячи коней, верблюдов, ослов, мулов…

По особому распоряжению Говшут хана никто не должен был прикасаться ни к одному из трофейных товаров вплоть до полного избавления от пленных и возвращения в Мерв. Наказанием для нарушившего данный приказ была избрана смертная казнь. И даже те, кто добыл трофеи в бою, должны были сдать их в общую казну. В свое время вся добыча будет распределена между всеми текинцами. Основная ее часть будет отдана семьям погибших на войне, бедным и неимущим, раненым в бою. Уже составлялась комиссия по распределению трофеев, в которую вошли старейшины родов и тейпов.

Однако наглый Гарамурт сделал вид, что не знал о приказе Говшут хана. Как только окончилась война, он бросил отару Пенди бая и хотел скрыться с верблюдом добычи. Вполне возможно, что вором оказался не один Гарамурт. Но пока что только он был пойман за руку. И теперь он должен понести наказание прямо здесь, на площади Хангечена, на глазах у тысяч людей. И это наказание должно стать предупреждением всем, кто имеет намерение приложиться к чужому добру…

— Правда ли то, о чем говорится? — обратился к Гарамурту Сахыт пальван. — Если ты мусульманин, то не солжешь перед лицом Господа.

— Правда, — ответил Гарамурт, опустив голову, словно разговаривал с землей. — Бес попутал меня, аксакал. На сей раз вы вы простите меня! Не устоял, так много добра валялось… Поддался лукавому…

Говшут хан опередил Сахыт пальвана. Поигрывая плетью, он тихо произнес:

— Ты врешь, что добро валялось, удалец! — он сделал ударение на последнем слове, вложив в него всю силу своей неприязни. — Не бывает валяющегося добра. За него заплачено кровью лучших туркменских сынов. Кровью мужественных женщин, которым мужики вроде тебя в подметки не годятся. Слезами детишек заплачено. А ты…

Кто-то из толпы докончил предложение Говшут хана.

— А ты, подлец, хуже женщин оказался… Теперь и Пенди бай, и все мы поняли, для чего ты пробыл у него пять дней чабаном. Отсидеться решил, пока пули свистят! Эх ты, подлец!..

Сахыт пальван посмотрел на стоящего рядом аксакала.