Чужеземка

Ядвигу баловали в последние недели ее девичества. Любовная победа, которую она одержала, всем доставила удовольствие. Старик Жагелтовский, — и это было знаком признания с его стороны, — доверил ей корректировать свой труд о шведских монетах в Польше; мать, пани Кася, подарила дочери веер романтической музы; литовские родственницы присылали эмалированные броши, гранатовые браслеты, бирюзовые серьги; дядья говорили двусмысленные комплименты. Согретая тепличной атмосферой своего дома, Ядвига под руку с Владиком спешила к новой близости, к новым объятиям, поцелуям и похвалам. О матери Владика она знала только, что та артистка и что нервная. И теперь готовилась какой-нибудь невинной шуткой разрядить чрезмерную экзальтацию; или, может быть, наоборот, припасть к пухлому плечу и, утирая слезы, тем же платочком осушить глаза этой даме. На лестнице отеля Владик вдруг остановился. Лицо у него было бледное, хмурое. Он взял Ядвигу за руку и хрипло проговорил:

— Ты постарайся… постарайся…

Ядвига вздрогнула.

— Моя мать странная женщина, — прибавил Владик.

Они вошли в номер.

Роза сидела прямо против двери; на ней была темная кружевная блузка, в черной гуще волос надо лбом блестела седая прядь. Адам, без пиджака, колдовал над умывальником. Он тут же кинулся надевать сюртук. Роза смотрела на Владика. Никто ничего не говорил. Роза не шевелилась, только раздувала ноздри и щурила глаза. Адам кашлянул, засуетился: «Просим, просим». Со вздувшимися на висках жилами он торопливо пододвигал стулья. Ядвига потом говорила мужу, что невольно закрыла глаза, и не только это, — она чувствовала, что легким не хватает воздуха, и у нее страшно забилось сердце, такой наэлектризованный был там воздух. Она оглянулась на Владика, ища защиты. Но Владика уже не было при ней, он шел к матери. Роза молча ждала. Сын опустился на колени у ее ног, склонил голову. Помолчали еще несколько секунд. Наконец Владик поднялся, говоря:

— Мама, это Ядвига…

Роза встала, выпрямившись, прошла мимо Ядвиги, открыла сундук, вынула оттуда серебряный подносик и на нем подала Ядвиге круглый хлебец вместе с солью в золоченой солонке.

— Добро пожаловать, — сказала она.

Ядвига наклонилась к руке свекрови, встретила пустоту, чуть было не вскрикнула от удивления, от гнева, но ей закрыли рот поцелуем. Роза поцеловала ее в губы. Визит продолжался не больше десяти минут. Роза спросила у Ядвиги, как здоровье ее родителей, а затем — где тут ближайшая парикмахерская. Адам все время держал сына за руку. Он несколько раз повторил: «Я очень рад, очень рад, честное слово», — и с мольбой глядел на Розу. Владик смеялся, рассказывал о недоразумениях с портным. Мать прервала его:

— А где твоя булавка с камеей? Почему ты ее не носишь?

В галстук у него была вколота скромная серебряная булавка. Владик смутился, ничего не ответил, а Ядвига, робко положив руку на его плечо, пролепетала:

— Ведь теперь он носит подарок своей невесты… Я дала ему это на его первые мои именины… Ведь я Владика очень люблю…

И поглядела нa присутствующих с трогательным ожиданием. В непривычных обстоятельствах она осмелилась дать волю привычному голосу сердца, она верила в его силу, верила, что сейчас развеется неестественное напряжение и мир вновь обретет нормальный вид.

Роза откашлялась. Рассеянно перевела взгляд на Ядвигу, спросила:

— Да? Вы о чем?

Ядвига вспыхнула. Они с Владиком встали. Адам потянул их в сторону.

— Дети, мои дети, — прорыдал он внезапно. И, желтый, трясущийся, осенил крестом их склоненные головы… — На бога вся надежда, — шептал Адам, целуя руки Ядвиге, щеки Владику.

Они вышли, оба как в чаду, и бегом сбежали вниз по лестнице. В вестибюле Владик — мужчина с положением — схватил невесту в объятия и, как ребенок, закружился с ней на одном месте.

— Мама тебя поцеловала!

В костеле Владислав только однажды испытал чувство ужаса. Шагая рядом с матерью в одной из пар свадебного шествия, он ничего не видел, забыл о всей своей жизни. Шелест Розиного платья доходил до его сознания не более отчетливо, чем шелест листьев в той роще, где полгода назад он, не помня себя, лежал с Ядвигой. Лишь когда кончилась церемония, когда владевшее им волнение немного ослабело, он огляделся и забеспокоился. Толпа заполняла все пространство вокруг алтаря, тяготея к центру, которым была молодая. Ядвига — вся в белом — пошатывалась под этой волной сердечности. Владислав не видел ее лица, зато лица старых Жагелтовских, стоявших сбоку и любовавшихся торжеством «старухи», словно подсолнечники откровенно сияли безмятежным, бесхитростным счастьем. Всю эту толпу, такую теплую, составляли родные и друзья. Свои люди. Сплетники, завистники, неудачники, ловкачи и неотесанные болваны, жуиры, святоши, красивые девушки, восторженные юноши, идиотки и карьеристки. Но в этот урочный час никто не сплетничал, не мошенничал, никто не злословил, не нес чепухи. Все только желали добра, все — под гром органа, под тяжкой дланью общего Бога, — пели хвалу победе Ядвиги, видя в ней победу своего клана.