Чужеземка

«Со скрипки начались все мои несчастья, — часто говорила потом Роза. — Что за глупая смелость, что за подлость так испортить человекужизнь! Оторвать от дома, от гимназии (какие у меня были отметки! если бы не арифметика, я, наверное, кончила бы с отличием, патронессой нашей гимназии в Таганроге была императрица). От друзей оторвать! Нарушить благоустроенный, упорядоченный быт. И зачем? Затем, что этой горе-героине, старой деве Луизе захотелось «спасти польское дитя». А заодно украсить свой знаменитый род звездой артистического мира. Отец, стало быть, национальный герой, камрад Наполеона, а племянница, вот извольте, первая польская скрипачка! И надо же было, на свою беду я перед самым приездом этого чучела в Таганрог побывала на одном концерте. Юля, с тех пор как вышла замуж за богача Черепахина, повсюду таскала меня с собой, в ложе мы с ней сидели. Я вернулась с концерта, на котором офицеры от восторга чуть не разорвали на куски черномазую итальянку-скрипачку. (Приехало из-за границы чудо, — нитка жемчуга, косы до земли, голые мраморные плечи, ну и какие-то там романсы играет на скрипке. В то время une violoniste [16]была редкостью!) Офицеры безумствовали. Юлия, сумасшедшая, берет свою соболью пелерину и бросает ее на сцену (концерт был в оперном театре). А я смотрю. Ну что ж? Я, естественно, тоже сошла с ума. Вернулась домой… «Папочка,купи мне скрипку, ничего другого не хочу, хочу быть une violoniste celebre [17], а если нет, так умру». Отец, бедняга, рассказал все это сестрице… Что? Да разве для разумных людей это достаточная причина? Ах, что они со мной сделали, что сделали! А голос у меня был чудесный».

Угасших зорь
Ты не зажжешь,
Ночь, темная ночь
В душе моей…

Роза запела, робко пробуя верхнее соль, баюкая себя прелестью грустных признаний и благодаря в душе — кого? — за мелодию, слившуюся со словами человеческой горечи. Морщась, она прислушивалась к своему надтреснутому сопрано («Старческое тремоландо», — подумала она) и удивлялась тому, что минувшая жизнь хлынула вдруг широкой волной в мозг, в сердце, что из такой дальней дали идет эта волна, и в ней такие ясные, теплые образы, и столько в ней живых голосов… И что сердце сжимается как раненый плод. Даже в ушах у нее отзывался шум волн и боль сердца, собственный голос в песне звучал как чужой, а чужое — в воспоминаниях — казалось самым близким, родным.

3

Вдруг Роза вздрогнула. — позвонили у парадного входа, — и торопливо поднялась (может быть, Марта?). Ей не хотелось, чтобы Сабина присутствовала при ее встрече с дочерью. Ноги у нее подгибались, пока она шла («Музыка меня слишком волнует, уже не хватает сил на музыку», — подумала Роза). Сабину она успела остановить:

— Не нужно, не нужно! Я иду.

Открыла — в дверях стоял Адам.

— А ты тут зачем?

От изумления Адам так дернул головой, что белая борода его взлетела торчком.

— Как зачем? А кто мне велел немедленно приходить? Разве не ты кричала на меня по телефону?

Роза смотрела на мужа не понимая, затем вдруг рассмеялась, пристыженная.

— Ну чего кипятишься? Уж и пошутить нельзя? Ну входи, входи, твои гамаши готовы.

Он вошел — сутулый, благоухающий одеколоном, седой, не уверенный, как всегда при Розе, с какой стороны ждать нападения. Раздевался он медленно, из-за скованной артритом шеи, а быть может, просто хотел оттянуть начало разговора. Вешая шубу, запихивая в рукав шарфик, он исподтишка поглядывал на Розу, пытаясь определить ее настроение Наконец старательно продул в надушенный платок нос, — сначал одну ноздрю, потом другую, — и без слов, торжественно поцеловал жене руку.

Эта минута, — когда седая, гладко причесанная голова Адама склонилась над ее рукой, — видимо, взволновала Розу, отблеск какого-то теплого света промелькнул на ее лице, и она удержалась от слов, уже вертевшихся на кончике языка.

Молча вошли они в комнату, где стояло фортепиано. Адам сел. Вытянув во всю длину ноги, он придирчиво оглядывал стены, кресла, словно выспрашивая их, как тут живется его дочери, затем снова покосился на Розу, тут же отвел глаза, как это делают собаки при виде малознакомых людей, и наконец выдавил из себя:

— Тэк, тэк. Ну и как ты себя чувствуешь?

Этого было достаточно, — мигом испарилось очарование первой минуты, и Роза, полностью отдаваясь владевшему ею раздражению, фыркнула:

— Как я могу себя чувствовать! В моих-то условиях. Человек на старости лет скитается по чужим людям, а свои даже не поинтересуются, что с ним, каково ему… Не замечают. Вот и доченька! Приходишь — а она и не думает ждать тебя.

— Ах, так вы с Мартой условились, значит, она сейчас придет, — заулыбался Адам.

— Ничего это не значит, решительно ничего. Только то, что ляпнула она там что-то, а думала в это время о другом. А ты чего от нее хочешь?

— Да нет, я просто хотел узнать, здоровы ли они.

— Ах, так тебя интересует не только пани Квятковская! — торжествующе воскликнула Роза.

Адам поморщился.