Чужестранцы

Узкие тропки, заросшие мятликом, подорожником и звездчаткой, петляли между участков, окруженных облупленными железными оградами. Максим бежал мимо, касаясь оград кончиками пальцев, здороваясь с соседями. Его светлая макушка мелькала в зарослях сирени, как большой солнечный зайчик, пустившийся в самостоятельное путешествие. Бежал вприпрыжку, останавливаясь только, чтобы поглядеть на голубую стрекозу или на божью коровку. Утренняя роса еще лежала на траве в тени деревьев, поблескивая крупными каплями, как россыпь самоцветов. Максим глядел на все это, впитывал в себя зеленую весеннюю красоту и свежесть.

– Бабуль! – крикнул он, подбегая к бабушке и привычно утыкаясь лицом ей в живот. – А я с бабочками летал!

Бабушка обняла внука за плечи и ласково взъерошила ему волосы на макушке.

– Ух ты какой! Всех обогнал?

– Не-а, мы не вперегонки, мы так, баловались просто.

– Вот бы и мне так, – вздохнула бабушка с улыбкой.

– А ты попробуй!

– Да я не смогу, Максимушка, грехи к земле тянут. Это ты, маленький еще, безгрешный, светлый. Вот и летаешь. А я только пешком, только по земле.

– Ой, бабуль! Завтра праздник, да ведь? Я забыл почти, но вспомнил, бабуль. Мама приедет?

– Может, и приедет. Если дел у нее срочных не будет, то, конечно, приедет.

– А почему дела у нее всегда?

– Такая вот жизнь, солнышко. Взрослые заняты сильно, забот у них много, работы, – заметив, как наморщился гармошкой Максимкин нос, бабушка подняла его мордаху за подбородок и утешающе сказала. – Но ты заранее не расстраивайся-то. Вдруг приедет, а у тебя нос раскис?

Максим согласно кивнул и утер нос тыльной стороной ладони.

Праздничное утро началось с заливистого перезвона колоколов на маленькой церквушке. Солнце взрывалось искрами на ее золотых куполах, блестело на зеленой листве деревьев, превращая Ивушки в сказочный изумрудный калейдоскоп. Местный гармонист, старый дядя Гена, где-то вдалеке затянул «Катюшу».

– Гостьюшки-то наши прибудут сейчас, ось притопчут… – сказала Максимке соседка, баба Нюра. – Вот пойдут, понапридут гостьюшки-то. Порассыпятся по дворам. Чекушки понаоткрывают, глянь-к. Песни запоют, слава тебе, Господи. Светлый праздник нонича, дитятко, светлый…

– А к тебе придут, баб Нюр? – спросил Максимка, прижимаясь пузом к ограде и высовывая нос наружу. Он с замиранием сердца следил за дорогой, чтобы ни в коем случае не пропустить маму. Хотел было бежать за околицу, к шоссе, да испугался, что в толпе ее проворонит.

– А кому я нужна-т, дитятко? Коряга старая… Уж только Лизавета у меня осталась, да и та уехала. Пришла тогда, говорит, прости, баб Нюр, уезжаю я в Америку. В последний раз тогда и свиделись, почитай.

– А чего она тебя с собой не взяла?

– Господь с тобой, куда? На чужбину? Да и как она меня возьмет? Чай, в карман не положишь. Нет, Максимушка, я лучше ось туточки, на своей земле родной буду.

Максимка вздохнул. Жаль бабу Нюру. Совсем она одна. И не только ее жаль. Много в Ивушках таких одиноких, забытых стариков. Он насупился и уткнулся лбом в железный прут забора.

А гости прибывали. Приезжали на автобусе или на своих собственных автомобилях. Шумные, гомонящие. Руки полны цветов и сумок. Бурливой пестрой рекой втекали они в устья улиц и переулков, спешили к своим родным. К полудню во многих дворах были накрыты столы, слышались тосты и перезвон стопок. Потянуло запахом краски. Кто-то, видать, решил красоту навести, помочь родным. Когда еще случай представится?

Максим глядел и глядел на дорогу и чувствовал, что глаза наполняются слезами. Мамы не было. Опять. Он отвернулся, подошел к бабушке и сел с ней рядом на лавочку. Бабушка сидела прямо, шепотом молилась и крестилась на купол церкви, чуть виднеющийся вдалеке за кроной цветущей липы. В левой руке она теребила белый платочек с полинявшим узором из голубых цветов.

– Господи, вразуми рабу свою Галину… Наставь ее на путь истинный… Не брось в час испытаний…

Максимка промолчал, не стал ей мешать. Подобрал худые коленки к подбородку, обхватил ноги руками и стал смотреть в сторону.

Он вспомнил тот день, когда мама привезла его в Ивушки. Провела рукой по его щеке на прощанье, смахнула слезы уголком вязаного шарфа. Сказала:

– Ну вот, Мась… Теперь ты тут… С бабушкой будешь… Оставляю его тебе, мам… Пригляди уж…

Постояла немного, помолчала и ушла.

Потом она приходила несколько раз. Сажала цветы, дергала сорняки. Как будто специально старалась себя чем-то занять. Но иногда просто сидела на лавочке и рассказывала о своей жизни: что сделала, что собирается сделать. Жаловалась бабушке, как ей тяжело.

Папа тоже приходил. Но всего пару раз и пьяный. Плакал, спрашивал что-то. А потом совсем перестал появляться.

Стемнело. Разъехались по домам шумные гости, и опустилась на Ивушки густая майская тишина, полная сладких запахов и едва слышных шорохов. Жалобно и красиво запел дрозд. Максимка выскользнул за ограду и пошел по улице, глядя себе под ноги и пиная камушки.

– Ты чего так поздно ходишь тут? – окликнул его мальчишеский голос.