Чужак в стране чужой

Напряженная умственная работа кончилась тем, что Агнес позвонила супругу и велела ему поддержать притязания Пакистана на львиную долю кашмирского торня. Дуглас и сам склонялся к этой мысли и был искренне возмущен, что Агнес почему-то уверена в обратном. «Ты что, совсем меня за идиота считаешь», — подумал он, но вслух ничего такого не сказал и кисло согласился. Разобравшись с высокой политикой, миссис Дуглас отправилась на собрание «Дочерей Второй революции»^{24}, чтобы произнести там речь «Материнство в Новом Свете».

10

Пока миссис Дуглас распиналась перед аудиторией по вопросу, в котором она не смыслила ровно ничего, Джубал Харшоу, бакалавр юриспруденции, доктор медицины и доктор естественных наук, философ-неопессимист, сибарит, гурман и бонвиван, а заодно сочинитель мукулатурной беллетристики сидел у себя дома в Поконских горах, поскребывал обросшую густым седым волосом грудь и созерцал сцену, разыгрывающуюся в плавательном бассейне. Там золотыми рыбками плескались три его секретарши, поразительно красивые и не менее поразительно эффективные в профессиональном своем качестве — полное соответствие законам архитектуры и дизайна, требующими гармонии декоративности с функциональностью.

Аппетитную блондинку звали Энн, гибкую, как лиана, брюнетку — Доркас, а рыжеволосую, с фигурой средних, если можно идеальные назвать «средними», пропорций — Мириам. Даже зная, что у них разброс по возрасту порядка пятнадцати лет, было невозможно угадать, кто тут старшая, а кто младшая.

Харшоу был погружен в напряженную работу. Основная часть его сознания любовалась очаровательными девушками, очаровательно резвящимися в прозрачной, рассыпающей миллионы солнечных искр воде, но в некой маленькой, наглухо закрытой и звукоизолированной клетушке происходило сочинительство. Происходило оно, если дословно процитировать самого сочинителя, следующим образом: «Работая над книгой, я подключаю семенные железы в параллель с таламусом, а кору головного мозга отключаю». Жизненные привычки Харшоу придавали невероятной этой теории некоторое вероятие.

Установленный на его столе микрофон соединялся с дикто-принтером, но эта техника использовалась исключительно для заметок; при необходимости записать литературный текст Харшоу вызывал стенографистку и диктовал, внимательно следя за ее реакцией.

Вот и в данный момент он слегка потянулся и крикнул:

— К ноге!

— Сейчас «к ноге» Энн, — откликнулась Доркас — Видишь круги по воде? Вот там она и есть.

— Нырни и вытащи.

Брюнетка исчезла под водой, через несколько секунд Энн вскарабкалась на бортик бассейна, завернулась в купальный халат, подошла к столу и села, все это — без единого слова. Обладая абсолютной памятью, она не нуждалась для работы ни в бумаге, ни в карандаше.

Харшоу взял из ведерка лед, щедро полил его бренди и сделал глоток.

— Энн, я тут сочинил нечто душераздирающее. Про котенка, который под Рождество забрался в церковь погреться. Он потерял хозяев, умирает от голода и холода и — Бог уж знает где и почему — поранил себе лапку. Так что поехали. «Снег падал и падал…»

— А какой псевдоним?

— М-м-м… пусть будет «Молли Уодзуэрт», история старомодная и чувствительная, так что вполне в ее духе. Заголовок: «Шел по улице малютка». И — поехали.

Продолжая говорить, Харшоу пристально смотрел на Энн. Когда из-под опущенных — для сосредоточенности — век девушки выкатились две слезинки, он слегка улыбнулся и тоже закрыл глаза. К завершающим фразам и рассказчик, и его слушательница чуть не навзрыд рыдали.

— Тридцать машинописных, — объявил Харшоу. — Вытри сопли. Отошли эту хрень в редакцию и ради Бога не приноси мне ее на проверку.

— Джубал, а тебе бывает когда-нибудь стыдно?

— Нет.

— Знаешь, а ведь я однажды не выдержу и пну тебя за очередную такую вот сказочку прямо в толстое брюхо.

— Знаю. А пока что чеши домой, клади эти сладкие слюни на бумагу и отсылай поскорее, а то я и вправду застесняюсь и передумаю.

— Слушаюсь, начальник!

Проходя мимо Харшоу, Энн наклонилась и чмокнула его в лысую макушку.

— К ноге! — снова взревел плодовитый сочинитель; Мириам уже направилась к столу, но тут неожиданно ожил установленный на фасаде дома динамик:

— Начальник!

— …! — бросил сквозь зубы Харшоу; Мириам хихикнула. — Да, Ларри? — добавил он, уже в полный голос.

— Тут у ворот некая дама, — сообщил динамик. — И у нее в чемодане труп.

Харшоу на секунду задумался.

— А она как, хорошенькая?

— Ну-у… да, пожалуй.

— Так что ж ты там в носу ковыряешь? Веди ее сюда.

Харшоу устроился в кресле поудобнее.

— И — поехали, — скомандовал он Мириам. — Городской пейзаж наплывом переходит в крупный план, снятый в интерьере. На жестком, с прямой спинкой стуле сидит полицейский, на нем нет фуражки, воротник расстегнут, лицо залито потом. В кадре есть и второй человек, он между нами и полицейским, виден только со спины. Человек поднимает руку, широко — почти за пределами кадра — размахивается и бьет полицейского. Тяжелый, смачный удар, звук записать отдельно. Дальше пойдем с этого места, — оборвал он себя. По дорожке, ведущей к стоящему на холме дому, поднималась машина.