Чужак в чужой стране

— О’кей. Не стану нервничать, если придется резать с помощью бритвы Оккама. Хотя это и противоречит моему опыту, но он ограничен лишь одной планетой, — я провинциал. Ладно, сын, стало быть, ты боишься, что они нас уничтожат?

Майк покачал головой:

— Не особенно. Думаю — пока это не гроканье, лишь предположение, — что они могут совершить лишь одно из двух: или уничтожить нас… или попытаться завоевать нас в культурном смысле, переделать нас по своему образу и подобию.

— И тебя не волнует то, что мы можем взорваться? Однако тебе удалось занять отстраненную точку зрения!

— Нет. Конечно, они могут принять такое решение. Видишь ли, по их меркам, мы больны, как калеки; посмотреть, что мы делаем друг с другом, как мы не способны понять друг друга, эта почти невозможность грокнуть совместно, наши войны, болезни, голод, жестокость… Я знаю: они считают это безумием. Я полагаю, они могут принять решение убить нас из милосердия. Но это только догадка, я же не Старейшина. Но Джубал, если они решатся, то произойдет такое… — Майк надолго задумался. — Впрочем, пройдет не менее пяти сотен, а то и пяти тысяч лет.

— Долгонько же у них судьи заседают.

— Джубал, величайшее различие между нашими народами состоит в том, что марсиане никогда не спешат, а люди спешат всегда. Они предпочтут обдумать проблему лишнее столетие, а то и все пять, пока не убедятся, что грокнули в целостности.

— В таком случае, сынок, не волнуйся. Если через пятьсот или тысячу лет люди еще не научатся общаться с соседями, мы с тобой им ничем не поможем. Однако я подозреваю, что они сумеют.

— Я тоже так грокаю, но не полностью. Я же сказал, это меня не волнует. А вот вторая возможность, что они попытаются переделать нас, Джубал, — это недопустимо. Если они попытаются переделать нас по своему образу и подобию, то мы все наверняка погибнем, но уже не безболезненно. Это будет великой неправильностью.

Прежде чем ответить, Джубал долго думал.

— Сынок, разве ты занимаешься не тем же самым?

— Это то, с чего я начал, — отвечал Майк с несчастным видом. — Но сейчас — нет. Отец, я знаю, ты был разочарован во мне, когда я только начинал.

— Твое личное дело, сынок.

— Да. Я сам. Должен грокнуть каждый «касп» сам. И ты… и каждый сам. Ты есть Бог.

— Ну, я не принимал твоего титула.

— Но ты не можешь отказаться. Ты есть Бог, я есть Бог, все, что грокает, есть Бог, а я — это то, что я когда-либо видел, чувствовал, испытывал, все, чем я был. Я — все то, что я грокаю. Отец, я видел, как ужасно устроена вся наша планета, и я грокнул, хотя еще не в целостности, что я многое мог бы изменить. То, чему я могу научить, нельзя выучить в школе. Мне пришлось передавать свои знания контрабандой, в виде религии. Но мое учение — не религия. И мне пришлось завлекать зрителей — «лопухов»— подбрасывать новое, взывая их к любопытству. Частично сработало, как я и рассчитывал. Учение доступно остальным, как и мне, хотя я рос в марсианском Гнезде. Наши братья уживаются вместе — ты сам видел, ты сам принял участие — они живут в мире и счастье, не испытывая горя и ревности.

И это уже достижение. Наш величайший дар — разделение на мужчин и женщин. Возможно, романтическая физическая любовь — уникальный дар, присущий лишь этой планете. Если так, то Вселенная куда беднее… и я смутно грокаю: мы, кто есть Бог, спасем и сохраним это величайшее изобретение, распространим его. Соединение тел одновременно со слиянием душ в едином экстазе; давать, получать, наслаждаясь друг другом, — ну, на Марсе ничего и близко похожего нет, и это, как я грокаю в целостности, источник всего, что делает нашу планету богатой и чудесной. Джубал, пока человек, будь то мужчина или женщина, не насладился этим сокровищем, не омылся взаимным блаженством, где умы соединяются столь же тесно, как тела, — человек этот остается таким же девственным, как если бы он никогда не совокуплялся. Но я грокаю, что ты уже все понял, твое нежелание удовлетвориться меньшим это доказывает… кроме того, я знаю. Ты грокаешь. Ты всегда умел грокать. Не обязательно знать язык. Доун сказала нам, что ты проник в ее ум столь же глубоко, как и в ее тело.

— Э-э-э… дама преувеличивает.

— Доун может говорить об этом только верно. И — прости — мы сами при том присутствовали. В твоем уме — нет, но в ее… и ты был с нами, делился с нами всем.

Джубал воздержался от замечания, что немногие случаи, когда он чувствовал, что способен ощущать полностью другого человека, относятся как раз к этой категории — и то не мыслями, а эмоциями. Он лишь пожалел, без всякой горечи, что нельзя скинуть полстолетия. Тогда Доун бы уже не называли мисс, а он бы решился на еще один брак, несмотря на старые шрамы. Не говоря о том, что он не променял бы переживания прошлой ночи даже на все оставшиеся ему годы жизни. По сути, Майк был, прав.

— Продолжайте, сэр.