Чужак

Гребцы продолжали налегать на весла. При таком солнце многим из них стало жарко. Некоторые, даже, несмотря на опасность, поснимали кольчуги, а там и рубахи, гребли в одних широких портках, все еще обсуждая набег. Когда из-за поворота реки появились встречные суда, предупреждали криком, что дальше опасно. А кого упредили, и сами не ведали. То ли варягов торговых, то ли славян-купцов. Здесь на реке все были против степняков-набежчиков, были единым торговым братством. Купцы — они особый люд. Жизнь ведут хлопотную, но и прибыльную. В купцы кто попало не идет, тут нрав особый иметь надо, смекалку да отвагу.

Солнце жгло немилосердно, даже река не давала прохлады. А ведь лето только начиналось, в селищах как раз Ярилу праздновали[76]. Зачерпнуть бы воды, ополоснуться, а то и пристать к берегу, искупаться. Но нельзя, опасно. А берега такими тихими казались, в прибрежных дубравах лоси ходили, олени, к реке на водопой спускались круторогие туры. Дичи водяной было множество, — утки взлетали тучами, из болотистых заток слышался гогот, кряканье, хлопанье крыльев, хриплое курлыканье журавлей. Эх, поохотиться бы, отвести душу. Но они продолжали плыть, день, второй, третий. Порой Днепр расходился на протоки, между которыми лежали острова, фавы там росли в рост человека, дубы в несколько обхватов. В душные ночи смоленцы делали на островах остановки, готовили еду на костре. В первый раз заставили куховарить Карину. Ну и вышло — уха густа чрезмерно да пересолена. Пошутили над стряпухой, но больше не заставляли готовить.

На четвертый день пути, когда уже миновали устье Ворсклы, Межамир указал на белевшие вдоль берега на шестах рогатые черепа туров.

— Слава Велесу путевому. Мы уже на Руси, здесь степняки не так хозяйничают, объездов дружинных сторонятся.

Карину же заинтересовало, что значит «на Руси»? Ей пояснили, что Русью называют край, где живут славянские племена, подвластные Аскольду с Диром. Местный люд называют тут не старыми племенными именами, а общим — русы. А землю — Русью. Так прозвали и по местной реке Роси, и по прозвищу здешнему варягов — русы. А земли тут богатые и сильные. И это было заметно уже по тому, что корабельщики перестали с опаской вглядываться в берега, а даже приветливо махали, когда там появлялись дружины в островерхих кованых шлемах. Вскоре и селища прибрежные возникать стали, лодки рыбаков, а то и детишки сидели на берегу с удочками, бабы полоскали белье. Из-за деревьев виднелись и вышки градов приграничных, частоколы усадеб.

К вечеру очередного дня смоленцы сделали остановку в устье реки Псел. Здесь за березовой рощей расположилась богатая боярская усадьба-сруб. Карине не приходилось еще видеть, чтобы такое богатство принадлежало одному: и крепостца своя, и пристань, и свой Торжок у реки. Хозяин местный сам вышел к причалам осматривать предложенные смоленцами товары, кое-что прикупил. Позвал гостей торговых в усадьбу, но они отказались вежливо, с поклоном. Остались на берегу корабль свой охранять, а то, неровен час, хозяин ласковый пошлет свою челядь пограбить под прикрытием темноты. Потом правды не добьешься.

Вечером у костра, после того как опорожнили котел с варевом, купец Межамир взял в руки гусельки. Играл он умело, а как запел — на душе сладко сделалось. Только уж больно грустно пел смоленец:

Ох, далеко простерлась дороженька,
Не сойти, не свернута, не съехати…
Где ж найти путь-дорогу короткую,
Чтоб вела да к родимой сторонушке.
Ах, родная, родная сторонушка,
Ах, припасть бы к землице, что взрастила…

Кое-кто из спутников Межамира даже зашмыгал носом, кто-то заругался тихо. Один молвил, что сердце его утешится, лишь когда заскрипит под ногой половица в родной избе; кто-то поведал, как, уезжая, оставил жену на сносях и не ведает, кого вынесет ему навстречу суложь милая — сына или дочь.

Карине тоже грустно сделалось. А где ее родная сторона, где та половица, что отзовется привычным скрипом на приход хозяйки? Нет такой… Несет ее по миру, как сорванный с ветки лист. И девушка невольно покосилась на варяга своего. За все время плавания едва обмолвилась с ним парой слов, да и любиться, как ранее, его не тянуло. Лишь глянет порой на нее как-то странно. И что опять удумал? Что ждет от нее чужак синеглазый?

От мыслей ее отвлек разговор, в котором упоминалось имя Бояна — отца ее негаданного.

— Не так это пел Боян, — указывал Межамиру один из смоленцев.

— Я пою, как сердце просит, — перебирая струны, отвечал купец.

— А у Бояна все ж краше выходило!

— Ну, сказанул! — беззлобно отмахнулся Межамир. — На то он и Боян, чтоб равного ему не было.