Чужак

— Он волхв. Нас ведет, а остальное ему заказано. Пусть лучше слушает лес да смотрит звезды.

Больше о том не говорили. И сладко было вот так сидеть у потрескивающего костерка, есть присыпанное пеплом хрустящее мясо. Отсветы костра высвечивали из тьмы кудрявые кроны расцветшего леса, пофыркивал стреноженный Малага, неслись запахи травневых[69] лесных соков. И оглушительно пели соловьи… Карина и не замечала раньше, как упоительно и сладко они могут петь. Век бы слушала, замерев в кольце обнимающих ее рук.

Проводник по-прежнему держался в сторонке. Вернее, проводники, так как они менялись, когда путники миновали, то или иное лесное капище. Тогда Торир ненадолго отлучался. И пока варяга не было, Карина успевала даже поохотиться, добыть стрелой зайца или камнем из пращи сбить утицу на лесном озерке. Охотилась она не хуже, а может, даже лучше Торира, и как-то у них так и сложилось, что она живность доставляла, ночлег готовила, а Торир занимался стряпней. Иногда, вернувшись с капища, он баловал девушку местной медовухой, наливками диких ягод, которыми угощали посланца местные волхвы. Порой Торир рассказывал девушке о древлянских обычаях, но самих древлян они никогда не видели. Волхвы специально направляли наворопника по тропам, где было меньше возможностей кого-нибудь встретить, в обход селищ и погостов.

Этот путь не был в тягость для Карины. По сути, она была счастлива. До этого и не ведала, какое оно — счастье. А сейчас то, что была с милым, что мир цвел и не существовало в этом мире никого, кроме них двоих, вызывало в ней, немеркнущую тихую радость.

— Чему ты улыбаешься? — порой спрашивал Торир, но сам глядел с улыбкой.

Она не отвечала, зная, что он все понимает. Они вообще поначалу не больно-то разговаривали — оба были не из болтливых. Однако это уединение и долгий путь сблизили их. Вот и стали болтать, перешучиваться. Даже переправы через ручьи или бурелом вызывали у них только смех, шутки, даже игры, когда можно лишний раз обнять, прикоснуться.

Дикие чащи кишели зверьем и птицами. В пути им часто приходилось сходить с тропы, когда впереди величественными бурыми силуэтами проходили дикие туры или проносились сквозь подлесок пятнистые лани. Один раз наткнулись на лакомившегося корешками медведя. Тот, завидя людей, так и кинулся в чащу — Карина даже испугаться не успела. Она вообще не боялась с Ториром ничего. Даже его самого перестала опасаться. Раз не тронул раньше… А те ночи у костров, когда его ласки доводили ее до счастливых криков, те минуты удивительного доверия и близости, когда они разговаривали о всяком, — все это давало Карине надежду, что варяг и впрямь полюбит ее.

Сама она раскрылась перед Ториром, как ни перед кем. По сути, поведала ему всю жизнь. Но и он стал откровеннее. Постепенно рассказал ей, в каких землях бывал. Рассказывал о мощенных камнем улицах византийских градов, о разрушающихся храмах древних богов в Риме, о землях арабов, где призыв к молитве «Ла иллаллах, Мухаммед расулулахх» звучит по нескольку раз в день. Рассказывал и о белом боге христиан, амулет которого, серебряный крестик, он носил на груди рядом с молотом северного Тора. Торир говорил, что мудро почитать богов той земли, где живешь, и следует принимать веру людей тех мест.

— Мы уже почти миновали земли древлян, — как-то сказал Торир. Карина кивнула.

— Я поняла. И шли мы в обход владений Полянских.

Торир поглядел чуть прищурясь. Откуда ей это ведомо? Сказал, кто или сама догадалась?

— Ну, если ты не сказал да волхв из зарослей знаками не пояснил — выходит, что и догадалась.

Пошутить не получилось. Торир молчал, но в уголке рта залегла недобрая складка.

— Что ж ты за разумница, раз все понимаешь? Бабе ум что дикому туру уздечка.

— Туру? Гм. Сказал бы еще — корове.

Но он, похоже, не намерен был шутить, и Карине пришлось пояснить: определила по звездам. Знала, что поляне от радимичей живут ниже по течению Днепра, а звезды и восходы показали, что они двигались на юг по древлянской земле, да так, чтобы Полянский край в стороне оставить.

— Поляне — богатое племя, — добавила она. — Но с радимичами не дружны. Да и с иными не больно ладят, все норовят под себя взять. Особенно с тех пор, как Аскольд с Диром в Киеве вокняжились.

Лицо Торира темнело.

Степь встречалась с лесом не сразу, наступала постепенно. Сначала чащи поредели, поляны разрослись, потом и вовсе лес стал разрываться, открывая поросшие цветными травами раздолья до следующей гряды кудрявых дубовых порослей. И вот настало утро, когда Карина поняла, что следует принести последнее подношение Лешему за то, что хранил и оберегал их в пути, не завел в топи, уберег от когтей зверя, да еще и дичь давал, хоронил под своим кудрявым щебечущим кровом их любовь. Любовь ли?