Чужая тема

Встретились они лет девять тому назад, в публичной библиотеке, у столика, где производится выдача книг. Это было время, когда мы читали книгу, не снимая перчаток и дыша ей в текст морозным паром. Вдоль столов встопорщившееся солдатское сукно и истертый драп, изредка потаптывание стынущими пятками. Библиотекарь, бесшумно скользя валенками, канул в книги. Приходилось дожидаться. Глянув через плечо случайного соседа, критик увидел «требовательный листок», терпеливо выставившийся из его пальцев: «Фамилия, имя: Влоб, Савл. Назв. треб. соч. — «Описание примечательнейших кораблекрушений, мореходцам в назидание, приключившихся с…»; но валенки библиотекаря вынырнули из книг, «требовательный листок» прыгнул из пальцев в пальцы, и критик не успел дочитать. Критик напомнил мне, что тогда он работал над своим «Еще к вопросу о судьбах русской интеллигенции». Кресла изучателей судеб и кораблекрушений стали рядом. «Еще к вопросу» было, в сущности, закончено: оставалось лишь кой-где тронуть рукопись и приискать эпиграф. Порывшись в источниках, автор уже начал было вклинивать нечто меж заглавия и текста, как вдруг услыхал над ухом:

— Зачеркните. Не годится. Ведь эта строка — вот уж пятьдесят лет — не вылезает из эпиграфов. Дайте ей отдохнуть. А я вам одолжу новый, ни под чьим пером еще не бывавший эпиграф. Пишите.

Вы представляете себе, как вытаращился на непрошеного советчика наш почтенный экс-критик: он очень благодарен товарищу за услужливость, но товарищ, подглядевший через плечо, должен бы знать, что нельзя говорить об эпиграфе, не зная сочинения, к которому…

Влоб перебил:

— Да, я успел прочесть только конец заглавия: «…ской интеллигенции». Но уверены ли вы, что ваши читатели захотят прочесть больше моего? Притом перед читателями у меня имеется преимущество: я вижу автора в лицо и аннотирую: интеллигент об интеллигентах. Ясно — тут возможен только один-единственный эпиграф, и вам с ним никак не разминуться. Впрочем, как угодно. Что же до подгляда через плечо, — вы уж извините, — то мы квиты. Не так ли?

И, захлопнув свои кораблекрушения, Влоб встал и направился к выходу.

Экс-критик не счел нужным вспоминать эмоции и мотивы, приведшие его после секунд бездействия к решению: догнать уходящий эпиграф. Конечно, надо бы соблюсти конвенансы и не показать излишнего любопытства, а так, как-нибудь снисходительно улыбаясь: «Ну, какой там у вас этот самый, как его…»

Заинтригованный критик, вероятно, все это и проделал с той или иной степенью непринужденности.

Влоба он настиг в вестибюле остановленным размотавшейся обмоткой. Вынув изо рта английскую булавку, он не разгибая спины ответил:

— Если мой эпиграф покажется вам грубым, — это потому, что он не с книжной полки. Частушка, записал в вагоне. Как ваше полное заглавие?? «О судьбах русской интеллигенции»? Ну, вот, не угодно ли:

Сяду я на камне, слезы капают:
Никто замуж не берет, только лапают.

И, зашпилив обмотку, Влоб распрямился:

— Впрочем, ваша благовоспитанная тема вряд ли позволит своему эпиграфу так грубо с нею обращаться. Не правда ли?

Историограф интеллигенции сделал, должно быть, кислую рожу. Но вежливость понудила его не поворачивать сразу же спины, а проявить некое великодушие, предложив вопросы: «Над чем работаете?» — «Какой объект в центре вашего внимания?» На что Влоб отвечал кратко:

— Вы.

— То есть?

— Ну да: вы, критики, причем предупреждаю: вопрос о том, как возникает в критике его критика, отодвигается для меня вопросом более тонким: как проскальзывает в бытие сам критик, при помощи какого трюка этот безбилетный пассажир…

— То есть позвольте…

— Никакого «то есть», к сожалению, позволить не могу, поскольку речь идет о литературном критике.

Старику, конечно, ничего не оставалось, как развести руками, а Савл Влоб тем временем продолжал: