Чугунные сапоги-скороходы

Эмма полезла по стремянке под потолок, твердя про себя:

– Пусть там не окажется телефонной книжки.

Но толстая тетрадь в переплете обнаружилась в первой же открытой сумке. И нашелся нужный контакт, Нина жила на старом месте и ответила сразу, но номером Маргариты не поделилась, попросила:

– Уважаемая Эмма, если вы до сих пор находитесь в родительской квартире, с вами соединятся. Убедительно прошу вас более сюда не звонить. Мы с мужем не желаем иметь дела с вашим отцом. Он негодяй, мерзавец, психически больной человек. И врун. Алексей никогда у Лапина не учился.

Младшая дочь сообщила отцу о результатах беседы, она сообразила, что ничего хорошего это не принесет, но Лев Маркович обрадовался.

– Она меня простила, согласилась поговорить. Поняла, что я сделал мальчишке укол ради блага человечества. Я гений, спасу мир от болезней. Завтра же поеду к Нинке.

– Зачем? – испугалась Эмма и услышала:

– Она жена Леши, моего ученика, тому отец наследство оставил, пусть даст мне денег на лабораторию.

– Папа, скорей всего, у этого Алексея нет средств, – попыталась вразумить старика Эмма.

– Нет, – засмеялся тот, – знаю, знаю, видел один чемоданчик, в котором стоматолог золото держал. Пообещаю Нинке, что прославлю фамилию Кропоткиных, весь мир узнает, кто помог мне финансово при выведении мухи-вакцины.

Эмма поняла, что Лев Маркович окончательно обезумел, не стала с ним спорить, покормила ужином. Отец посидел у телевизора, лег спать и не проснулся.

Через несколько дней Нина сама позвонила Эмме и холодно сказала:

– Маргарита убедительно просит больше никогда ее не беспокоить, не обращаться ни с какими просьбами. Господин Лапин ей не отец, а вы не сестра.

– Конечно, – ответила Эмма, – она может не волноваться, я никогда с ней связываться не стану, а Лев Маркович умер.

– Вот и славно, – заявила Нина.

Все. Больше Лапина ничего не знает о старшей сестре.

– Печально, когда в семье случается разлад, – подвел итог тому, что услышал, Вадим Борисович.

– Очень плохо, если в доме заводится писатель, ученый, художник, музыкант, который считает себя гениальным, – вздохнула Ада Марковна. – Он подавляет всех, требует жить исключительно его интересами, не обращает никакого внимания на родителей, жену, детей, занят только своей работой. Свои неудачи и ошибки объясняет поведением домашних, а не своей глупостью. У такого человека виноваты все вокруг, а он гений. Такие люди безжалостны, эмоционально глухи. Неудивительно, что Лев Маркович попробовал свою вакцину-муху на собственном внуке. Это в духе непризнанного гения.

– Я знаю случаи, когда создатели новых лекарств намеренно заражались недугом, а потом принимали препараты, которые сами же придумали, – сказала я, – проверяли медикамент сначала на себе, а уж потом на добровольцах.

– Так это обычные научные работники, трудяги, – поморщилась Ада, – а я имею в виду непризнанных гениев. Кстати, и те, кого общество признало великими, порой вели себя гадко. Почитайте книгу «Как мы жили»[4] и поймете, что лучше спокойно жить с обычным человеком, чем с тем, кого при рождении ангел поцеловал. А уж о тех, кто только пыжился, сам себя возводя в сонм великих…

Ада махнула рукой, а я решила договорить:

– Теперь я зачитаю описание чемоданчиков, в которых, по словам Льва Марковича, отец Алексея Кропоткина хранил свои гонорары: золотые украшения и ювелирные изделия. Железная коробка, обтянутая настоящей кожей цвета кофе с молоком. Если речь идет о монетнице, то в ней есть специальные углубления, в них лежали червонцы. Между ними проложены маленькие кусочки фланели, они не позволяют металлу царапаться. Для ювелирки в чемоданчике есть крепления для колец, колье, браслетов.

Я повернулась к Димону.

– В тайнике под подоконником в мастерской Юрия Сергеевича, покойного мужа Зинаиды Борисовны, были похожие кофры. Только один из них предназначался для флаконов.

Глава двадцатая

Наша встреча с Зинаидой Борисовной была назначена на послеобеденное время. Поэтому утром я не торопилась, выспалась, приняла душ, вышла в столовую и увидела, что Надежда и Рина пытаются поймать таракана. Свекровь держала одеяло, как заправский тореадор мулету, и командовала:

– Давай, опускай сачок, он на пол упал.

Надя размахнулась и стукнула сачком по паркету.

– Готово!

– Ш-ш-ш, – раздалось у моего уха.

Я скосила глаза налево. Мимо моей головы на большой скорости просвистел некто крылатый и благополучно совершил посадку на подоконник.

– Мы его наконец-то поймали, – ликовала Рина, – ура!

– Сейчас выпустим мальчика на волю, – вторила ей Бровкина.

– Может, это девочка, – заспорила моя свекровь.

– Я всегда с вами соглашаюсь, – сказала домработница, – но…

Я крепко сжала губы, Таня, не надо смеяться. «Всегда с вами соглашаюсь, но…» Эти слова – коронное выражение Надежды Михайловны. Она его произносит раз десять на дню. А вот фраза: «Вы правы, спорить не стану» – не входит в репертуар Бровкиной.