Чудодей

Солдатам в «немецких» окопах был отдан приказ атаковать предполагаемые окопы «русских». Прошло несколько минут. Никто не шевельнулся. Из «русских» окопов начали безостановочно стрелять. Засвистели пули, зажужжали шальные пули. Был дан приказ стрелять мимо, но поближе к цели, однако егерский кавалерийский эскадрон не изобиловал хорошими стрелками.

На краю окопа «немцев» показалась одна-единственная стальная каска и снова скрылась. Это была каска одного из начальников отделений. Ротмистр Бетц спрыгнул с вышки командного пункта и на своих длинных ногах пивовара зашагал среди пролетавших со свистом пуль. На командном пункте затаили дыхание, но Бетц упорно шел к цели в середине окопа, словно гудевшие вокруг него пули были всего лишь маленькие безобидные мушки.

— Таких собак и пуля не берет, — шепнул Станислаус.

Дойдя до середины окопа, Бетц встал во весь рост и крикнул «русским»:

— Стрелять, рубить, эй, вы, русские забияки!

Он пригнулся, спустился в «немецкий» окоп и потребовал к себе лейтенанта Цертлинга.

— Я вас предам военно-полевому суду, если вы немедленно не пойдете в атаку, молниеносную, как чума!

В «немецком» окопе зашевелились. Из него выскочил лейтенант Цертлинг и пополз по земле, как угорь. За ним кинулись начальники отделений. Вскоре между окопами закишели солдаты. Впереди, немного поодаль от лейтенанта Цертлинга, стоял ревностный служака Август Богдан. Пули свистели. Они летали высоко, потому что никто из солдат «русского» окопа не хотел стать убийцей своих товарищей.

Бетц выскочил из окопа, остановился, осыпал бранью солдат, унтер-офицеров и крикнул «русским»:

— Целься ниже, довольно баловаться! — и, не сгибаясь, отправился под градом пуль обратно на командный пункт.

Почему его никто не пристрелит? — подумал Станислаус и тут же заорал на свою лошадь, чтобы заглушить одолевавшие его слишком звонкие мысли.

Лейтенант Цертлинг приполз назад в окопы. Он чувствовал за своей спиною военно-полевой суд. В окопе сидел только один человек. Это был Вайсблат. Угрожая револьвером, Цертлинг выгнал его наружу.

Август Богдан залег на передней линии. Он хотел первым добраться до «русского» окопа, вскочил, сделал несколько шагов и рухнул.

— Ранение в ногу, — констатировал адъютант на командном пункте и протянул ротмистру полевой бинокль.

Вайсблат побежал. Он распластал руки, словно крылья.

— Уууууу, ууууу! — крикнул он и бросился под настил в яму, рядом с которой лежал выкорчеванный пень сосны. Пень выглядел, как старый зуб. — Ууууу, ууууу! — кричал Вайсблат.

— Этот помешался! — сказал один из вожатых, который пользовался своей лошадью как укрытием.

— Такой-сякой! — ворчал Станислаус. Он показал на командный пункт, где стоял ротмистр. Руки Станислауса дрожали. Он опустил повод, и тот упал рядом с мордой щиплющего траву коня. Лошадь подняла голову. Станислаус положил руку на теплую лошадиную шею.

Ротмистр опустил полевой бинокль:

— Санитаров!

— Ууууу, ууууу! — кричал Вайсблат.

Ротмистр снова поднял полевой бинокль. Он обнаружил Вайсблата.

— Ууууу, ууууу!

Бетц снова опустил бинокль и крикнул через плечо:

— Этого дурака под арест, немедленно!

Санитары с носилками кинулись через поле боя к Богдану. В «русском» окопе разыгрался рукопашный бой. «Урра! Урраа! Уррааа!»

Пивовар Бетц дрожал от боевого восторга: «русские» разбиты.

23 Станислаус отправляет в хлебе записку смертнику, показывает одно из своих обыкновенных чудес и развязывает малую войну между двумя высокими начальниками.

После боя Станислаус немедленно пошел к Вайсблату. В бараке Вайсблата не оказалось. У ящика с боеприпасами сидел Крафтчек, ел фасоль и плакал. Он плакал о Богдане. Богдан был мертв. Полез на смерть в порыве служебного рвения. Ему не нужно больше ломать себе голову, почему в Гурове шлагбаум поднимают теперь стальным тросом непосредственно со станции.

— Будь то настоящая война, ее можно вытерпеть, — жаловался Крафтчек, — потому что колонии важны и необходимы для мелкой торговли, которую и так уже втоптали в землю. — Белая фасолина выкатилась из его плачущего рта, перепрыгнула через колено и упала на пол барака. Крафтчек посмотрел ей вслед, словно потерял зуб.

Станислаус забеспокоился: где Вайсблат?

Крафтчек продолжал жаловаться:

— Упрятали Вайсблата с его крылышками, которых он так добивался, он полетел на них в карцер под арест. Право же, начинаешь сомневаться в милосердии человеческом. — Крафтчек поднял ложку, продолжая причитать: — Пресвятая матерь божия, сделай так, чтобы он действительно сошел с ума. Я никогда не забуду, как он обнял меня, словно ребенок свою мать! Бюднер, ты бы спросил свои тайные силы. В конце-то концов, и для него, может быть, еще найдется спасение, а мне бог простит, что я принимаю так близко к сердцу судьбу евангелиста.