Чудодей

— Этот евангелист просто забыл про нее.

— В данном случае это поэт, мой мальчик.

— Ну так поэт забыл.

Учитель Клюглер просмотрел множество книг, чтобы вынести окончательный приговор Станислаусу:

— Я читал, что острая наблюдательность вкупе с буйной фантазией может привести, как это говорится, к своего рода ясновидению. Психические силы в таком человеке…

Никому не было интересно, что там вычитал учитель Клюглер. Этот получеловек был битком набит всякими знаниями и, несмотря на всю премудрость, вечно ранил свои пальцы, нарезая хлеб.

Старики и немощные в деревне то и дело норовили что-нибудь сунуть в руку Станислаусу: то кусочек масла, то яичко — или же угощали его молоком и сами при нем пили из того же ковшика. Им хотелось хоть как-то соприкоснуться с теми силами, что таились в этом парне.

— Жаль, жаль, что придется умереть раньше, чем это благословенное дитя станет ученым пис-пис-доктором и чудодеем.

Папа Густав, однако, утешал народ:

— Он, как придет его время, будет по меньшей мере стеклоедом.

10

Станислаус приручает птиц небесных, дивится привычкам богачей, и графиня делает его миллионером.

Станислаус стал позволять себе кое-какие чудеса: одна батрачка утопила своего новорожденного ребенка в речке. Трупик обнаружили. Кто был отцом ребенка?

— Кто был отцом, Станислаус?

— Ее хозяин и был отцом.

До сей поры девушка не разжимала губ. А тут заговорила:

— Чего ж мне молчать, ежели Станислаус, чудодей, уже все сказал.

Станислаус видел, как хозяин заигрывал с девушкой на сенокосе. Как они упали в стог сена. Подумаешь, чудо! Хозяин почти наверняка за соответствующее вознаграждение заставил девушку утопить свое дитя.

Станислаус уже остерегался выбалтывать все, что он видел и думал. Он обнаружил, что людям следует оберегать от бессмысленных повреждений не только тело, но и душу. Почти сочувственные подтрунивания братьев и одноклассников он воспринимал как мелкие ранки на сердце. Из ранок сочилась горечь, и горечь эта порой подступала ко рту.

— Вот идет ясновидящий Станислаус. У нас одни глаза, а у него еще вторые — на заднице! Ха-ха!

— А у вас на задницах сейчас синяки будут! — ответил Станислаус со внезапной злостью и подбежал к ним как серый жеребенок, но численное превосходство было на их стороне, и братья взяли сторону насмешников. Они крепко держали его, плевали ему в уши и говорили:

— Вот так шумит море в Бразилии.

Станислаус высвободился и убежал. Отер с ушей пену бразильского моря, пожелал, чтоб у них сыпь и чирьи повылазили. Его ненависть была слабой и жила недолго. Все прелести деревенской жизни, среди которых он ощущал себя большим и разумным, вскоре смирили его сердце. Голубой мотылек сел на его деревянный башмак, трепеща крылышками. Для Станислауса этот мотылек был крылатым голубым гномиком.

— Чего изволишь, сын Бюднера, мой повелитель?

— Я хочу воздушную карету, хочу уехать отсюда и увидеть море в Бразилии.

— Будь по-твоему! — Мотылек встрепенулся и улетел.

И дома у Станислауса были свои особые игры. Он сделал чучело из соломы и напялил на него выношенный солдатский китель отца. На соломенную голову чучела нахлобучил старую женскую шляпу. Соломенный человек получил также курительную трубку. И теперь он стоял руки в брюки в саду Бюднеров. Какое-то время птицы не залетали в сад. Они пугались соломенного человека, но он все стоял и стоял, словно вырос на грядке, и садовые лакомки осмелели. Вскоре они уже садились на трубку чучела. Станислаус набил ее червячками и зерном. Птицам очень удобно было клевать из трубки.

А вскоре и сам Станислаус стоял в саду. Он надел на себя солдатский китель отца, его веснушчатое лицо под полями женской шляпы было не видно, и во рту он держал трубку чучела. И надо же, птицы опять прилетели и клевали из трубки. И не только это, они садились на раскинутые руки Станислауса. Еще неделя-другая — и Станислаусу уже не нужны были ни солдатский китель, ни бабья шляпа. Он выходил в сад, свистел по-скворечьи, и птицы слетались к нему. И он кормил их из рук.

В воскресенье под вечер деревенские жители от скуки собрались у Бюднеровой ограды и пялились на эти птичьи чудеса.

— Пусть меня вороны заклюют, если в мальчишке не заложены божественные силы, сосед Бюднер!

Божественные силы? Станислаус не беседовал с Господом Богом, не вымаливал у него никаких сил. Станислаус был Станислаусом и делал то, что было ему в радость. Ему так же трудно было понять Бога, как и действия с дробями. Бог жил в толстой черной книге с крестом на обложке. Учитель Гербер и вечно охающий пастор называли эту книгу Библией. Ему казалось, что когда-то, в незапамятные времена, Бога заперли в этой толстой книге. И теперь он сидел там в засаде. Подкарауливал школьников и нападал на них со своими темными притчами. Учитель Гербер стоял с палкой сзади и говорил: «Учитесь, будьте благонравны!» И дети заучивали невнятное Божье бормотание, ничего не понимая: «По милости Господа мы не исчезли, ибо милосердие Его не истощилось…»