Чудодей

Тот день положил начало весьма и весьма абсурдной любви Вейсблатта. Они лежали на поляне в роще, она торопливо и жадно раздевала его. Собственно говоря, она хотела только посмотреть, есть ли еще столь волнующее родимое пятно на внутренней стороне ляжки, она полюбила это пятно с той поры, как несла его к купели в белых подушках.

В тот день он вернулся домой истерзанный, изнасилованный и поклялся себе либо уехать в Африку, либо покончить с собой. Но она не давала ему времени ни на самоубийство, ни на бегство в Африку. Он написал тогда целый ряд стихотворений, одно отчаяннее другого, одно печальнее другого. Но она не давала ему ни отдыху, ни сроку. Она вторгалась в его комнату, лгала его матери, обманывала мужа.

Внезапно их роман обнаружился. То был ужасающий день: ее муж, Маутенбринк, застал их в сарае, на сене. Нечего сказать, она сумела выбрать брачное ложе! Вейсблатт перестал понимать этот мир. Элли Маутенбринк ни мужу, ни родителям Вейсблатта ни словом не обмолвилась о том, что это она его совратила. Она во всем винила его. И он взял вину на себя, как делают истинные кавалеры, о которых он столько читал. И лишь когда Маутенбринк пустил слух, что он серьезно намерен пристрелить Вейсблатта и в самом деле получил разрешение на ношение оружия и раздобыл пистолет, Вейсблатт открылся своей матери. Между домом Маутенбринков и домом Вейсблаттов, казалось, вот-вот возникнет вражда не на жизнь, а на смерть, и вдруг случилось нечто чудовищное: Вейсблатт и в самом деле полюбил Элли Маутенбринк. Он теперь называл себя и писал — Иоганнис. Понять это можно было так: он изменил предпоследнюю букву своего имени. Это «и» являло собой безмолвное согласие и тайное обручение с ее «а». Ему действительно чего-то не хватало в те два месяца, что он не видел ее. Он написал ей письмо. Она вспыхнула как охапка соломы, стремительно прислала ответ и пригласила его к себе.

Он ждал ее в аллее парка, расхаживая взад и вперед. Она написала ему, что он может быть спокоен, ее муж в отъезде. Вейсблатт принес ей букетик ландышей и в предвкушении радости то и дело совал свой узкий нос в белые крохотные колокольчики. Когда он обогнул какой-то куст, перед ним стояла не Элла, а Маутенбринк собственной персоной. Помещик Карл Маутенбринк выстрелил дважды. Вейсблатт рухнул на клумбу анютиных глазок и лишь спустя несколько минут пришел к убеждению, что он не умер. Его свалил страх. Друг его отца, видимо, нарочно плохо стрелял.

У выхода из парка кто-то схватил Вейсблатта сзади. Это был его отец.

— Как пережить такое?

Вейсблатт-отец спал с лица, щеки его дрожали. Он сейчас был в доме, где вместе с Эллой Маутенбринк из окна гостиной наблюдал ландышевый променад своего сыночка. Но пистолетные выстрелы друга услышал со страхом за жизнь сына и едва устоял на ногах.

— Да тебя поколотить надо! — крикнул он.

— Поступайте как сочтете нужным, — ответил тогда своему отцу Вейсблатт, бледный и гордый. Разумеется, он уже не говорил отцу «ты» и впервые тогда вскарабкался на одну из своих философских вершин.

Что же произошло? Помещик Маутенбринк задал хорошую трепку своей жене, и она во всем покорилась его воле. Оказалось, что она способна продать свою любовь. Поместье Маутенбринка было не в лучшем состоянии. Нужна была крупная ссуда, и Маутенбринк без всяких процентов получил ее от своего друга и собутыльника, изобретателя пемзобетона Вейсблатта-отца, который полагал, что тем самым любовная афера его незадачливого сынка-поэта будет предана забвению.

Вот так выглядела первая любовь Вейсблатта.

Вейсблатт искал утешения. Как-то вечером он сидел, пригорюнясь, на скамейке в городском парке; к нему без всякого стеснения подсела девушка. Она тоже погоревала по поводу его столь явного горя. Вейсблатт был тронут. Он дал себя утешить и в тот же вечер, дома, сочинил хвалебную оду в честь «незнакомого человека». К тому же девушка оказалась бедной и вымолила у Вейсблатта десять марок для больной матери. На другой день Вейсблатт послал своей утешительнице еще пятьдесят марок. За эту ночь девушка для него превратилась почти что в мадонну. К сожалению, ее звали Нелли, а ему так хотелось бы называть ее Марией.

Но на этом древе любви для Вейсблатта выросли гнилые плоды. И через несколько недель упали ему на голову. Во время ярмарочного гуляния Нелли оттерли от него. В толчее она быстренько куда-то ускользнула. Он нашел ее на качелях. Она качалась в лодке, угрожающе пестрой лодке. Он испугался за нее и стоял возле визгливой шарманки, беспомощно размахивая руками. Лишь через некоторое время до него дошли вопли толпы. Вопли эти относились к Нелли. Женщины отворачивались от нее и плевались. Все выше и выше взлетала лодка Нелли, тут уж и Вейсблатт заметил, что под юбкой у Нелли ничегошеньки не было надето. Полицейский распорядился, чтобы хозяин качелей притормозил их. Татуированный хозяин качелей, нажав на тормоз, оглянулся на Вейсблатта, который теперь стоял, уцепившись за шарманку: «Остров родился из грез, Гавайи, Гавайи…»