Чудодей

Станислаус почувствовал отвращение. Волосатая грудь Гвидо коснулась его спины. До чего противен этот бесноватый раб божий!

— Мы должны соединиться! Должны! Должны!

Спятил Гвидо, что ли? Станислаус вскочил, оттолкнул от себя стонущего выродка и бросился к двери. Она была заперта. Ключ был у Гвидо. Что он задумал, ханжа этакий? Станислаус метнулся к окну. Гвидо опередил его. Так вот она, кара, которую бог придумал для Станислауса! Нет, нет, он вступит в борьбу с богом и с Гвидо одновременно. Станислаус кинулся назад к двери, босой ногой ударил в филенку. Грохот, во все стороны летят щенки — и дыра! Станислаус выскочил.

Вот тебе все твои ученые книжки о любви! Ни слова нет в них о той мерзости, с которой Гвидо полез к нему. Ах, этот Гвидо! На следующее утро он сказался больным и не встал с постели. Станислаус купил себе вещевой мешок для смены белья и чемоданчик для книг.

— Ты не предупредил об уходе. Убегаешь, не сказав до свиданья. Я вынужден задержать твой недельный заработок в возмещение убытков, — сказал хозяин.

— Удерживайте!

О, этот сверкающий золотой рот!

— Гвидо чего-то хотел от тебя?

— Гвидо скотина!

— Напрасно я не предупредил тебя. Он сидел в тюрьме. Ты вылил ушат холодной воды на горячую кровь. Оттого он и болен.

— Он свинья! — Станислаус вытер глаза уголками куртки.

— Несчастная свинья, вот именно, зато постоянная и дешевая.

Станислаус собирал вещи с лихорадочной быстротой. Рубашку и туфли, которые ему подарил Гвидо, он оставил на своей койке. Гвидо прикинулся спящим. Он повернулся лицом к стене.

Внизу хозяин остановил Станислауса.

— С продовольствием на дорогу ничего не выйдет. Тебя-то ведь не тревожит, что будет со мной.

Станислаус старался попрощаться так, чтобы не пожать руку человеку с золотой улыбкой. Он представил себе, как поступил бы на его месте барон Альфонс: поклон, любезная улыбка, пожелание всех благ…

— Послушай, друг! — хозяин схватил Станислауса за плечи. — Если я не ошибаюсь, ты так рассвирепел, что разбил дверь. Выкладывай три марки на починку, не то я спущу на тебя полицию!

Станислаус не возражал. Он выдал из оставшихся денег три марки.

29 Станислаус встречает бабочку в человеческом облике и ногами топчет дух смирения.

Счастье — оно как иволга. Человек прислушивается к сладостным звукам, а потом ему хочется увидеть певца. Он бродит на цыпочках, не дышит и все смотрит, смотрит, но глаза его не находят милой птицы в путанице ветвей.

А в какой-то день идет человек по дороге, и нет у него никаких желаний, никакого любопытства, и вдруг на самой нижней ветке дерева сидит птица иволга и чистит перышки. Неужели это она и есть, та, которая так чудесно пела? А она сидит и словно бы ничем не отличается от других птиц.

Станислаус никуда не торопился. Ответа от Марлен он не получил. В последнем письме, в этом гонце его тоски, он послал свои последние приветы. По-настоящему он уже не ждал ответа и не страдал в ожидании его. Он чувствовал даже некоторую гордость. Разве кому-нибудь, ну, например, тому же барону Альфонсу, случалось не спать ночей из-за любви, а днем не знать покоя от укусов постоянной тоски?

Молодой странник достал из кармашка рюкзака трубку и закурил. С куреньем дело кое-как наладилось. Набивать трубку следовало не доверху. Облачка табачного дыма поднимались из придорожной канавы. Они запутывались в травах и рассеивались сквозь их метелки. Дул легкий ветерок.

Духота пекарни осталась позади. Отвращение забылось. Ласточки взмывали в небо и пели. Тихо шумели деревья. Великая музыка земли ласкала слух странника:

Верхушкам деревьев с их лепетом
Внимаю с душевным трепетом.

Станислаус писал рифмованные строчки на обороте книжонки «Искусство счастливой любви».

Вверху, в своих небесных чертогах, бог, говорят, ходит в чулках. Наш странник потерял уважение к этому небожителю. Владыка, будто бы живущий там, наверху, приобрел в глазах Станислауса некоторую смехотворность. В особенности когда он вспоминал елейные речи пекарши-святоши с ее злым язычком, или папашу Марлен, пастора, передоверившего богу свои семейные дела, или того пекаря, который пользовался богом как рекламой для своей торговли. Станислаус невольно вспомнил и Гвидо, как тот облекал свои вожделения в божественные ризы. Что это за бог, думал Станислаус, который позволяет так обращаться с собой? Что это за бог, который спокойно проходит мимо лицемерия, а истинно любящих разбрасывает в разные стороны?

Солнце поднималось все выше. Тени становились резче. Станислаус шагал. Ему хотелось несколько дней прожить привольно, как в детстве, между деревьями и цветами, кузнечиками и бабочками, между полным бодрствованием и глубоким сном.