Чудо. Встреча в поезде

— Дочка! Добро пожаловать! Добро пожаловать! — воскликнула она, обнимая меня. На этом наш разговор и застопорил, потому что ее английский был полностью исчерпан, а мой арабский был немногим лучше. Единственной полезной вещью, которую я знала, было обращение к моей свекрови со словами «марат-амми» — что буквально означало «жена моего дяди» и отражало широко распространенную практику браков между двоюродными братьями и сестрами.

Мать Али взяла мое арабское одеяние и чадру и проводила в дом. Я оказалась в цветистой гостиной, набитой позолоченными креслами и бархатными диванами вдоль трех ее стен.

Около дюжины женщин с чашками чая располагались на диванах. Мать Али знакомила меня с ними, объясняя, по мере того как мы продвигались, узы родства. Жена Нагиба Хасса была бледной, похожей на мышку, с очень тонкими лодыжками и запястьями. Кроме того, там были подруги, племянницы и разные кузины, но я не поспевала за объяснениями.

По-английски никто не говорил. Еще когда я готовилась к медовому месяцу в Европе, я решила не терять даром времени — заняться арабским языком и изучить арабские обычаи. Я купила гид-справочник Фодора по Аравийскому полуострову и курс арабского языка на кассетах вместе с разговорником, однако Европа была оставлена на потом, а я была так занята, что мало продвинулась в арабском. К тому же, Али сказал, что дикторы на моих кассетах говорят неправильно, с сильным ливанским акцентом. «Русская жена да еще с ливанским акцентом — это уж слишком, — говорил он. — Лучше уж подожди, пока приедем домой — там ты научишься говорить правильно». Он объяснял мне, что вдобавок к обычным выражениям типа «привет», «спасибо», «как себя чувствуете?», я должна знать еще только два выражения. Одно — «иншалла», что означает «если на то воля Божья», а другое — «альхамдулилла», что означает «благословен Господь». Любого из этих выражений, уверял меня Али, будет достаточно для подходящего ответа на девяносто процентов того, что люди мне скажут, понимаю я их или нет. В Штатах все это так мне и представлялось, но теперь, окруженная не закрывающими рта женщинами, я жалела, что послушалась Али. Ливанский акцент, считала я, все равно много лучше, чем ничего.

Служанка налила мне чашку чая. Ее звали Сура, как сказала мне свекровь, и она была египтянкой. По вкусу чай был такой же ужасный, как и в саудовском консульстве Нью-Йорка. Я пила его и с вымученной улыбкой слушала женскую болтовню. Они говорили все сразу, и голоса их часто повышались до крика. Молодые женщины были сильно накрашены и наряжены сверх меры, в вычурных вечерних платьях и со множеством ювелирных украшений.

Я все продолжала ждать, что придет Али и выручит меня. Я не могла допустить мысли, чтобы он вот так бросил меня на милость людей, чей язык я напрочь не понимала, что частично было и его виной. Нехорошо было и то, что он даже нескольких минут не уделил своей матери, которую не видел много месяцев. Только позднее я пойму, что для семьи с такими патриархальными традициями было бы вопиющим нарушением этикета, если бы Али взял и вошел. Потому что некоторые из женщин, присутствовавших здесь, не были с ним в родстве и лица их были открыты. Только попробуй он сунуть голову в дверь, и они имели бы все основания броситься с криками за своей чадрой. Но сейчас я была в бешенстве от того, что Али не дал себе труда подумать обо мне. Мне, в общем, нравилось испытывать из-за него бешенство. В предыдущие месяцы он не давал для этого повода, а честность и щедрость моего мужа были для меня как нож в сердце.

Тем временем несколько женщин покинули нас, а еще несколько явились и были представлены. Я уже отказалась от попыток понять, кто они такие. Меня хватало только на то, чтобы держать глаза открытыми. Борясь со сном, я впала в какой-то полутранс. Этот странный язык, эти женские голоса, наплывающие как бы издалека, эта смесь их сильных экзотических духов… Что я здесь делаю? Так легко было представить себя в сказке из «Тысячи и одной ночи», запертой в средневековом гареме, хитрой и вероломной наложницей, что посреди ночи откроет ворота врагу… Я резко оборвала свои мысли на сей счет. Сказка была слишком похожа на правду или, скажем, довольно похожа, пусть это и не гарем в западном понимании данного слова. Точное же название этой части дома было «харим», что всего-навсего означало «женская половина» и также — в вежливой форме — всех женщин данного дома.

А ежели убрать романтический флер, то, ради чего я сюда явилась, было мало привлекательным. То есть совсем не привлекательным.

Еще одна женщина горделиво вплыла в комнату. Она была само очарование, окутанное во что-то неописуемо элегантное из шелка и льна в бледных тонах.