Чудо пылающего креста

По горстке его собеседников пробежал веселый смешок, но одну девушку, заметил Константин, эта шутка нисколько не рассмешила: стройная, изящная, она на светловолосой головке носила небольшую, украшенную жемчугом диадему, выдававшую ее высокое положение в обществе.

— Уж ты прости моего брата, трибун, за то, что он такой грубиян, — сказала она с ослепительной улыбкой. — До нас дошли слухи о том, как ты остановил всю армию Нарсеха перед Антиохией, так что, естественно, он завидует твоей славе.

Максенций покраснел.

— Знакомься, трибун Константин: Фауста, моя сестра. А это мои друзья, — проговорил он с насмешливо-притворной вежливостью.

Максенций не представил их поименно, и Константин был уверен, что эта неучтивость умышленная. Но девушка взяла его за руку и подошла к каждому по очереди, представляя его. На его общепринятые слова приветствия только несколько молоденьких женщин ответили с большой охотой, но Фауста дала всем ясно понять, что она лично берет его под свое крыло. Константин прикинул, что ей будет где-то около шестнадцати, и, несмотря на кажущуюся хрупкость, для своего возраста она уже созрела.

— Во время недавних беспорядков в Мавритании Максенцию пришлось гнаться за несколькими маврами в глубь пустыни, — проговорила Фауста с ехидной улыбкой, — С тех пор жить с ним стало невозможно — впрочем, и до этого было несладко.

— Чем вы там, в Александрии, так долго занимались с Диоклетианом, Константин? — громко спросил Максенций, и Константину стало ясно, что он здорово пьян. — Небось рыбу ловили?

Присутствующие засмеялись, и Константин вместе с ними, но не Фауста.

— Молчи, дурак! — прикрикнула она на брата. — Хочешь навлечь гнев Диоклетиана на свою голову?

— Есть два императора, дорогая сестричка, — отвечал Максенций, — А через несколько лет будет только один. Тогда мы снова вернем столицу в Рим, где и положено ей быть.

Фауста взяла Константина под руку и отвела в сторону, руководствуясь, как он подозревал, не только желанием Пообщаться с ним наедине, но и стремлением поскорей увести его от брата, прежде чем тот слишком разболтается о планах Максимиана на будущее.

— Мой братец вечно, когда напьется, болтает глупости, — призналась она ему. — Ты в первый раз в Риме?

— Да, в первый.

— Тогда тебе нужно получше его осмотреть. Медиолан как столица империи еще слишком новенький и неотделанный; я всегда с удовольствием возвращаюсь в Рим — тут есть что посмотреть в магазинах. Завтра иду за покупками. Может, и ты со мной?

— У императора Востока могут быть на меня другие виды. Я ведь солдат, ты знаешь.

— И любимчик Диоклетиана, это всем известно. Предоставь-ка это дело мне, — убедительно сказала она. — Уж я позабочусь о том, чтобы тебя завтра днем освободили. А там вечером театр и еще один бал. Дел у нас будет по горло.

— Не много ли ты на себя берешь?

— Ты что, не хочешь быть со мной? — Ее глаза засверкали огнем. — У меня в сопровождающих никогда не бывает недостатка, запомни.

— О, я в этом не сомневаюсь, — поспешил он заверить ее, ибо это странно возбуждающее существо уже начало завладевать его воображением. — Но и у меня есть свои дела.

— Тогда все решено, — весело сказала она, — Мне телохранитель нужен гораздо больше, чем Диоклетиану; не представляешь, сколько мужчин имеют на меня виды. Пока ты в Риме, тебя прикрепят ко мне, и тогда мы все время будем вместе.

Фауста привстала на цыпочки и заглянула ему в глаза, словно выискивая там что-то. Затем снова опустилась на каблучки, явно довольная тем, что увидела.

— Когда-нибудь, Константин, я выйду за тебя замуж, — заявила она, снова беря его под руку. — Так что мог бы уж начинать привыкать к моей компании.

От этой наглости он не мог не рассмеяться, но спохватился, вдруг поняв, что она говорит совершенно серьезно.

— Сколько тебе лет? — поинтересовался он.

— Пятнадцать, но я уже с двенадцати женщина. В моей семье девочки созревают рано. Разумеется, нам нельзя пожениться прямо сейчас, — продолжала Фауста. — Дочери августов не такие, как другие девушки. Их браки устраиваются ради государственного блага, как брак твоего отца на моей сводной сестре Феодоре. Скажи-ка, твоей матери было очень не по себе, когда твой отец с ней разводился?

Этот вопрос заставил Константина слегка напрячься, но на пикантном, вскинутом вверх личике он увидел только любопытство невозможно, некоторую озабоченность.

— Да, — признался, он. — Но она так любила отца, что не хотела мешать ему стать цезарем Запада.

— Уж я бы без борьбы от своих прав не отказалась, — заверила его Фауста. — Мне нужно все, что существует на свете, а может, и немного больше.

— Не сомневаюсь, что ты это получишь.

— Я видела твоего отца на свадьбе. Вы очень с ним похожи.

— Все это говорят, ну а раз и ты тоже, значит, это должно быть правдой.

— Не смейся надо мной, Константин, — предупредила она, и он увидел, что Фауста снова посерьезнела. — Тот, кто надо мной смеется, обычно жалеет об этом.

— Я не смеялся, — успокоил он ее, — Я уверен: ты говорила правду, когда утверждала, что всегда своего добиваешься.