Чудо пылающего креста

Во главе двора стояли семь высших магистратов: префект дворца с подчиненными смотрителями кухни и гардероба императора; магистр оффиций, чьи обязанности касались судов и дел, имеющих отношение к иностранным державам; квестор — высший авторитет в вопросах закона ности, составлявший также императорские эдикты; главный казначей, который ведал государственными доходами и издержками; частный казначей, заправляющий личными делами императора — должность, перешедшая к Адриану, в прошлом так чудесно проявившему себя в ней; и двое командующих гвардией, или дворцовой стражей, — начальник конницы и начальник пехоты.

Одно из самых поразительных нововведений Константина касалось деления высших чинов и аристократов на сиятельных, почтеннейших и светлейших. В категорию сиятельных попадали консулы в период их службы, патриции, префекты претория, городские префекты Рима и Византия, начальники конницы и пехоты, семеро дворцовых магистратов и главы тринадцати диоцезов, а также различные высшие армейские чины, входящие в категории графов и герцогов. Реорганизации подверглась и армия, которая все также делилась на пограничные и маневренные войска, но из общей массы последних были выделены привилегированные дворцовые части, расположенные в главных городах. И те и другие делились на пехоту и конницу под командованием соответствующих военачальников или магистров.

До завершения этих реформ из Рима прибыла делегация сенаторов и важных титулованных особ, обеспокоенных слухами о том, что Константин якобы намерен перенести центр империи на Восток, лишив этой чести город, давший ей это название. Возглавлял делегацию Марцеллин, старый сенатор, приезжавший когда-то в Треверы, чтобы просить Константина убрать Максенция. Хотя прошло уже почти десять лет со времен итальянской кампании, Марцеллин, казалось, нисколько не постарел. И он без колебаний немедленно взялся за дело, приведшее его с делегацией в Никомедию.

— Оставляешь Рим погибать на корню, август? Он заслуживает лучшего отношения с твоей стороны, — укоризненно начал он. — После битвы у Мильвиева моста мы устроили тебе один из величайших триумфальных праздников в нашей истории. Мы отдали наши сердца императрице Фаусте и твоим детям. И хоть ты решил не приезжать в Рим после своей победы над подлым изменником Лицинием, наш город всего лишь несколько месяцев назад превзошел себя, чествуя твоего сына, цезаря Криспа, когда он побывал у нас.

Константин слушал вполуха, думая, как бы помягче отделаться от делегации, не давая никаких новых обязательств оказывать поддержку городу, который приветствовал такого тирана, как Максенций, потому что городским властям хотелось извлечь выгоду из того, что август живет у них. Но при упоминании имени Криспа он выпрямился, и знакомая красная дымка внезапного неудержимого гнева воздвигла почти ощутимый занавес между ним и старым сенатором. Ведь Крисп даже не предполагал останавливаться в Риме, не говоря уже о том, чтобы праздновать там триумф.

— Ты сказал, что цезарь Крисп заезжал в Рим? — Кто-нибудь более наблюдательный, чем Марцеллин, заметил бы, как неожиданно изменились голос и манера поведения Константина.

— Да, август, по пути к себе в Галлию. Ободрил нас всех, когда принес жертву Аполлону. Таким достойным сыном ты можешь…

— Сколько времени он пробыл у вас?

— Почти неделю. Народ от него был без ума, не хотел отпускать. И теперь…

Константин резко поднялся на ноги.

— Завтра, Марцеллин, я поговорю с тобой и твоей делегацией, — отрезал он, и на этот раз даже старый сенатор не мог не заметить, что что-то не так.

— Но позволь, авг…

Константин вышел из комнаты прежде, чем Марцеллин успел закончить начатую фразу, и не остановился, пока не оказался в своих личных покоях за закрытой дверью. Там он налил себе вина — руки у него дрожали — и залпом осушил бокал, чуть не задохнувшись от стиснувшего горло гнева.

Итак, сказал он себе, предательство не кончилось на Лицинии. Теперь его собственный сын действует у него за спиной, чтобы снискать расположение жителей Рима, принося жертвы старым богам, потому что он знает — это обрадует их, добиваясь почестей и рукоплесканий толпы. Дело еще больше осложняется тем, думал Константин, что весь район восточнее Альп почти оголен: все закаленные в боях воинские части влились в армию, победившую Лициния, и в галльскую армию, фактически преданную Криспу, с которой он мог бы, если бы пожелал, вырвать у него Италию с Римом, как он сам когда-то вырвал ее у Максенция.