Калиостро был очень недоволен этой историей, которую Лоренца рассказала ему вечером, но он был рассержен окончательно, когда оказалось, что в табакерке двойное дно, и в тайном помещении находилось ожерелье значительной ценности и золотой футлярчик, где вместо зубочисток были вложены свернутые банковые билеты. Он раскричался на графиню, будто она была виновата, говорил, что знает эти штучки, – мошенники хотят подкупить Лоренцу, а потом опять вымогать у него предсказанья. Лоренца, которая уже надела ожерелье и разглаживала на столе рукою свернувшиеся билеты, заметила спокойно:
– Неизвестно еще, будут они к вам обращаться или нет. От вас зависит не давать им больше указаний. А если они – мошенники, так им и нужно.
Эти деньги мои, и никуда я их отсылать не буду. Я была глупа, что призналась вам во всем. Я вас не спрашиваю, откуда у вас деньги, когда вы их не зарабатываете, и вам нет дела до моих денег.
– Лоренца! – возвысил голос граф.
– Ну, что ж? Я знаю, что я Лоренца!
– Как вы говорите со мною?
– Попросту. Я еще раз скажу, что денег я – отсылать не буду.
– Из этого могут произойти немалые бедствия.
Графиня пожала плечами.
– Вы можете ошибаться, Александр. Если бы вы никогда не ошибались, вы видели бы, с кем имеете дело, и не водились бы со всякою дрянью.
Помолчав, Калиостро промолвил, будто про себя:
– Пусть все совершается, что предназначено: может быть, так будет лучше!
Вероятно, Лоренца не слышала, что говорил муж, потому что, помолчав, заметила только:
– А может быть, мы ошибаемся, и мистрисс Скотт вовсе не мошенница.
С вашей помощью она выиграла много денег и захотела в моем лице вас отблагодарить. Нужно отдать ей справедливость, она сделала это очень деликатно. И я почему-то уверена, что она больше не будет к вам обращаться за отгадываньем лотерейных нумеров.
– Дай Бог, но для большей верности мы переменим квартиру, чтобы меня не так скоро отыскали.
И граф, и графиня оказались правы: супруги Скотт не спрашивали больше лотерейных нумеров, но, конечно, очень подходили под определение «мошенники».
В начале 1777 года Калиостро переехал на другую квартиру, как раз попав в тот дом, где верхнее жилье снимала Мэри, но последняя только раскланивалась при встречах, не делая попыток вытянуть у графа деньги и не стараясь сблизиться с Лоренцой. Ее вид заставлял подозревать какой-то план, который и не замедлил обнаружиться. Может быть, граф и подозревал его, и имел предчувствия, но 7-го февраля его очень удивил вечерний визит судебного пристава и шести полицейских, явившихся, чтобы арестовать его за долг Мэри Фрей в размере двухсот фунтов стерлингов.
Калиостро ответил, что он не знает никакой Мэри Фрей, не подозревая, что мисс Мэри Фрей и мистрисс Скотт – одно и то же лицо, и что он никому ничего не должен, но ему показали бумагу, где его долг подтверждается клятвенными заявлениями самой мисс Фрей и двух свидетелей.
Калиостро пожал плечами и хотел было уже идти за сбирами, как вдруг в соседней комнате послышался шум и звук ломаемой мебели. Быстро отворив двери, он увидел, что двое людей старались открыть стенной шкап, где хранились его рукописи и разные мелкие, необходимые для опытов, вещи, меж тем как разбросанные бумаги, вскрытое бюро и вообще полный беспорядок ясно показывали, что злодеи определенно чего-то ищут, пренебрегая ценностями и деньгами, которые лежали нетронутыми.
– Арестуйте взломщиков вместе со мною! – закричал граф, обращаясь к полицейским, – какого еще надо доказательства их преступленья?!
– Мы действуем на основании закона! – отвечал один из них, косоглазый, которого Калиостро где-то видел.
– Они действуют на основании закона! – как эхо повторили полицейские.
Граф яро оглянулся, но сдержался, только, скомкав платок, бросил его в стену и презрительно воскликнул:
– Закон!
Потом прибавил насмешливо:
– Для вас будет совершенно бесполезно то, чего вы ищете, как греческая грамматика водовозу.
– А разве граф знает, что мы ищем? – обратился к нему косой.
Калиостро не ответил на вопрос, но, выходя из дома, остановился и произнес торжественно:
– Вы думаете, мне трудно было бы освободиться от вас сейчас же и всем доказать свою невинность? Но еще не пришло время. Пусть совершается правосудие, чтобы обратившие на меня его меч от него же погибли!
Мистер Скотт (теперь Калиостро точно узнал его) ответил:
– К сожалению, английское правосудие, как и всякое, имеет не только глаза завязанными, но и уши заткнутыми, так что ни прекрасные речи, ни важные мины на него не действуют. Оно только взвешивает, а иногда и вешает.
Но граф сам был похож на Фемиду: ничего не слыша и даже, кажется, не видя, он шлепал по грязи между полицейскими, изредка взглядывая на пасмурное лондонское небо.