Перед началом двадцатого века Фрейду было за сорок. Позади был медицинский институт, нужда, практика в парижской клинике, репутация опытного диагноста нервных болезней, неистребимая и бескомпромиссная научная честность – наследие покойных учителей. Кроме безусловной одаренности Фрейд обладал фанатической трудоспособностью. В возрасте семидесяти лет он еще по одиннадцать часов в день принимал больных, а потом писал, читал и отвечал на письма.
Наступило время, когда исследователи со всех сторон вплотную подошли к неприступной до тех пор крепости – человеческой душе. Время властно требовало новых идей и открытий.
Однако путь, который выбрал Фрейд, лежал в стороне от необходимейшего в те годы направления для биологии, и без того погрязшей в блестящих умственных спекуляциях. В стороне от постановок точных экспериментов, от поисков строгой, объективной, количественной оценки опыта и наблюдения. Физиолог Павлов обнаружил диковинный прибор – слюнную железу собаки. Этим прибором временно компенсировалось отставание техники, которая росла медленно. У врача Фрейда прибора не было.
Фрейд строил гипотезы, заведомо обрекая их на подтверждение фактами субъективными, личными, зависящими от настроения и зоркости наблюдателя, допускающими многообразие и нестрогость толкований.
Было предположено, что неосознанно и естественно возникающие у человека желания, влечения, стремления и планы поступков снабжаются при зарождении запасом некой психической энергии, которая дает им возможность стать ощутимыми побуждениями. Но прежде каждое желание и стремление (а десятки их, постоянно возникая в подсознании, настойчиво обуревают человека) должны пройти некую цензуру, контроль, фильтр, который вырастила в нас цивилизация.
Что это за фильтр? Сознание. Результат воспитания, привитых нам социальных и нравственных идей, следствие контактов с окружающим обществом, сумма его соблюдаемых запретов, условностей и норм поведения.
А что ж инстинкты, порождающие все конкретные желания и помыслы и напирающие на тонкий барьер сознания темной необузданной волной? Они были резко разделены Фрейдом всего на два вида: инстинкт созидательный, сексуальный – жажда продолжить род, и инстинкт разрушительный – тяга к смерти, влечение уничтожать, ломать и гибнуть.
Поэтому, как считал Фрейд, сознание человека – всадник, вынужденный непрерывно укрощать дикарские, древние и естественные порывы, диктуемые инстинктами. Но укрощение не проходит даром, заряды психической энергии, сообщенные подавленным желаниям, не могут исчезнуть бесследно. Вытесненные, задавленные, спрятанные влечения стремятся излиться и непрерывно ищут выхода, чтоб отработать, выпустить заряд энергии. И находят его то в различных других проявлениях психики, то в навязчивых состояниях тревоги и страха, то в истерических и бредовых приступах, то в местных параличах, онемениях и болях. В постоянной борьбе цивилизованного сознания и бессознательных, часто варварских, всегда эгоистических стремлений, ищущих реализации, состояла, по Фрейду, вся целиком будничная жизнь мозга.
Фрейд создал исследовательскую модель, опираясь на которую можно было объяснять множество явлений психики и которую можно было видоизменять и углублять новыми фактами. Каждый крупный исследователь мозга создавал какую-то модель; и подобными путями (в те же годы) шли творцы модели атома. Сквозь призму необычной модели в необычном и странном облике представала вся человеческая психология.
В творчестве Фрейд отказывался видеть только естественное стремление познать окружающий мир и изложить это познание в виде картины, которая сложилась у художника, явившись отражением его наблюдений. Он еще видел в творчестве один из способов выражения подавленных сексуальных влечений. Очень точно определил истоки такого толкования творчества один из учеников Фрейда, вот его слова об учителе: «Он до тех пор созерцает явление, пока оно не начнет выглядеть так, как он хочет».
Неуемное воображение Фрейда возобновило и гальванизировало древнее, позабытое искусство толкования сновидений. И сон, это хаотическое (или благодаря цепям ассоциаций стройное) нагромождение из обломков дневных впечатлений, мыслей, подсознательных желаний, эмоций и прорвавшихся извне раздражений, превратился в глазах Фрейда в лазейку, сквозь которую вытесненные стремления якобы изживали ночью свою психическую энергию. Запретные желания, тайная любовь, скрываемая ненависть, преступные склонности, неосуществленные мечты, жажда величия и власти, тяга к убийству – все эти укрощенные сознанием психические порывы прорывались наружу во сне. И почему-то пользовались символикой, а не появлялись в своем прямом обличье и воплощении. Почему? Все-таки страшась дремлющего сознания?