Чудес не бывает

Оррик зажмурился, чуть не ослепнув от ее улыбки и, вместо того, чтобы попенять девушке, нежно прикоснулся к ее ладони, не столько забирая губами ягоды, сколько вдыхая аромат испачканных соком пальчиков, мечтая коснуться их губами, и не смея.

Бывает же такое, когда забываешь обо всем и нет ничего важнее одного, единственного человека, что становиться осью вселенной, светилом, центром мироздания. И кажется не только ты — весь мир живет ради него.

Это сродно безумию, но Оррик был рад ему и провалился в него не сопротивляясь, забыв о долге, месте, времени года. Лишь одно имело значение, отодвинув другие понятия, цели — Исвильда. И не было леса, жужжащих ос, не было неба и земли, не было времени, борьбы, метаний, как не было разлуки. А провал в три года, всего лишь ночь меж «вчера» и «завтра». Ночь, проведенная в любовной лихорадке по всем канонам влюбленных — от взлета до падения и опять взлета. Отчаянье, надежда; поиски, стремления; рождение и умирание — все уместилось в эту ночь и там осталось, а здесь, «сегодня» как «вчера» вновь вместе двое: тот онемевший от накрывших его чувств Орри и повзрослевшая за ночь разлуки Исвильда, что из прекрасной девочки превратилась в изумительную женщину, но как была для него божеством, так им и осталась.

И не вырваться ему из плена ее глаз и рук. Смотрел бы и смотрел на нее не отрываясь, но девушка скормила ему ягоды и встала:

— Нам пора Оррик. Предчувствую недовольство твоего друга.

До Оррика с полминуты доходило, о чем речь идет. Из головы смыло все, что не имело значения, даже то, что было незыблемо для него — это было там, на земле, а Исвильда вознесла его на небо… но она же и опустила, заставляя очнуться.

Оррик увидел лес, меч под своей рукой, а следом пришло воспоминание, почему он здесь.

— Гарт… — прошептал, с трудом избавляясь от блаженного наваждения, и с сожалением поднялся — почему малины так мало и ее нельзя есть с маленькой ладошки века?

— Гарт, мессир, — кивнула Исвильда. — Он невзлюбил меня.

— Нет…

— Он считает, что я отбираю вас у него.

— Скорее считает… — а впрочем, не стоит оскорблять слух девушки гадостями, что пришли на ум Гарта. — Идем? — предложил ей руку.

— Мы могли подождать еще пару веков, — сухо бросил Гарт другу и хотел добавить «милуйтесь» видя как нежно и, в тоже время, надежно Оррик держит Ису за руку, но не стал привлекать лишнее внимание стражников и добавлять пищи для сплетен. Позже тет-а-тет поговорит и выскажет глупцу все, что думает о его поведении, а доведется и по голове чем-нибудь увесистым постучит, чтоб в ум вошел.

Что они в лесу делали: целовались или грибы собирали, мужчина знать не хотел. Другое тревожило — Оррик явно сошел с ума если выставляет свою возмутительную привязанность к пажу не стесняясь и не думая о последствиях. И ладно бы в продолжение того бреда, что нес на следующий день после женитьбы — Гарт бы понял его. Но нет, здесь было совсем другое, настолько возмутительное, насколько удивительное. Такой трепетной нежности, заботы и внимания в чистом виде Гарту встречать не доводилось. И он бы похлопал в ладони, аплодируя находке друга, порадовался за него и даже позавидовал от души, если б на месте пажа была женщина. Ни понять, ни принять однополой любви Гарт не мог, и тем более не хотел даже представлять, что на это способен его друг. Может, братство рыцарей в крестовом походе настолько извратило его? Но тогда наклонности Оррика проявились бы не сегодня, а много раньше. В любом случае за три года Гарт бы заметил отклонения в поведении друга, но их не было, а тяга к женскому полу была стабильной и естественной. Да, пылкой влюбленности, как и долгих связей не наблюдалось, но Даган в принципе человек рассудочный, твердо стоящий на земле и предпочитающий не мечты, а дело. Тут же перед Гартом предстал совсем иной Оррик, незнакомый ему и тем пугающий.

Галиган с хитрой улыбкой посмотрел на Фогина и вскочил в седло. Видно его радовало состояние брата. Ну, еще бы, слухи шли, что молодой герцог Даган приверженец именно однополых отношений.

Стражники садились на коней, готовясь продолжить путь. Оррик помог сесть мальчику, заботливо придерживая его, и пошел к своей лошади.

Гарт остановил его, придержав поводья:

— Орри, объясни, что происходит.

Мужчина смущенно покосился на него — тяжело молчать, когда привык доверять другу самое сокровенное, но безопасность Исвильды превыше всего.

— Извини. Не могу сказать.

— Ты понимаешь, что выставляешь себя в дурном свете, портишь свою репутацию?

— Это неважно, — забрал поводья и сел в седло.

У Гарта лицо перекосило: что же это такое?! Что может быть важнее репутации, которую Оррик заработал собственной кровью и потом, риском на грани жизни и смерти?! Она была его единственным богатством, но зато дорогим!

— Ты рехнулся!

Оррик улыбнулся, услышав недоумение и страх в голосе друга, и склонился над ним, чтоб заверить:

— И рад тому.

И направил лошадь в сторону Исы:

— Догоняй, — бросил Гарту. Тот посмотрел им в спину и понял, что перечить, вразумлять Оррика бесполезно, нужно действовать иначе — разбить парочку, вклиниваясь в нее.