Чтобы жить...

Надо сказать, что в те дни гитлеровская авиация проявляла большую активность. Фашисты объявили на весь мир о неприступности одерских рубежей и теперь стремились доказать это на деле. Сражения носили крайне ожесточенный характер. Пользуясь удаленностью нашей авиации от линии фронта, гитлеровцы действовали нагло и чрезвычайно опасно для наших войск.

Наше прибытие на аэродром в Морин означало конец вражескому хозяйничанью в воздухе. Уже первый день нашей работы на новом месте подтвердил это. А на второй день к нам прибыло подкрепление - полк Яков. Наземным войскам стало легче. Но гитлеровцы не успокоились.

На третью ночь к месту, где располагался летный состав полка, примчались техники, оставшиеся на аэродроме (километров в десяти от нас), и сообщили, что аэродром обстреливает немецкая артиллерия. Самолеты, к счастью, не пострадали - были укрыты в капонирах, но все равно - для тех, кто находился в тот момент на аэродроме, ощущение было не из приятных. Черт его знает, куда угодит следующий снаряд? К тому же артиллерия противника могла пристреляться к аэродрому, и тогда взлет и посадка стали бы для нас представлять немалую трудность: по всему полю воронки. Того и гляди угодишь в яму.

Настроение у всех было паршивое. Ясно, что кто-то корректирует огонь гитлеровской артиллерии.

Обстрел аэродрома продолжался весь следующий день. Командир полка отдал приказ прочесать лес. Вернулись с "уловом" - на одной из сосен был обнаружен наблюдательный пункт наводчика. Правда, и после этого обстрел продолжался, но били фашисты уже наугад. Однако и такая беспорядочная стрельба дело свое сделала - весь день периодически загоняла нас в укрытия. Но летная работа продолжалась...

Тут я хочу обратить внимание вот на что. Неосведомленному человеку может показаться, что последние месяцы войны шли под звуки фанфар - победы, победы, победы... Победы действительно следовали одна за другой. Но каждая из них давалась ценой величайшего напряжения. Чем ощутимее был конец войны, тем ожесточеннее сопротивлялись гитлеровцы на земле и в воздухе. С военной точки зрения, это фанатичное сопротивление было бессмысленным - неотвратимый финал был очевиден, но враг в своих действиях опирался отнюдь не на логику развития событий...

Мы сидели в укрытиях и кляли гитлеровскую артиллерию, ограничивающую нашу боевую работу. В этих условиях П. Ф. Чупиков принял решение поднять самолеты и атаковать батареи, ведущие огонь по нашему аэродрому. На следующий день мы предприняли штурмовку этих батарей, расположенных за линией фронта. Атака оказалась успешной: вражеская артиллерия умолкла.

Но и после этого немцы не успокоились: ведь аэродром нашего полка, обеспечивавшего боевые действия наземных войск, находился у самой линии фронта и потому был для гитлеровцев особенно опасен.

На следующий день нас попыталась штурмовать группа "Фокке-Вульфов-190". Однако фашисты просчитались: мы успели поднять нашу четверку. Налетчики были разогнаны, при этом несколько "фоккеров" сбито. Я с Крамаренко взлетел последним, когда те, кто поднялся в воздух раньше, уже атаковали врага. Но мы с Байдой все-таки достали один самолет и сбили его на небольшой высоте. Поняв, что их нападение сорвалось, "фоккеры" стали беспорядочно сбрасывать бомбы и поворачивать назад.

Вечером командир полка на разборе сказал, подводя итоги:

- Наш аэродром для гитлеровцев - бельмо на глазу. Еще никогда наша авиация не базировалась так близко к линии фронта. Враг стремится отнять у нас возможность использования тех преимуществ, которые мы сейчас имеем. Наша задача - не дать противнику добиться своего. Завтра, перед рассветом, вылетит четверка Беликова для прикрытия аэродрома. Остальным быть в боевой готовности.

На следующий день, как и было приказано, Олег Беликов прибыл на аэродром затемно, но немного замешкался, взлететь не успел, а в это время над аэродромом появилось не менее тридцати "фоккеров", начавших бомбежку. В воздухе наших самолетов не было, поднять истребители под бомбами мы тоже не могли. Сидим в щелях и скрежещем зубами от собственной беспомощности.

Когда очередная трасса со страшным треском срезает десяток ветвей над нами, чувствую, что на меня кто-то прыгает сверху, придавив к земле. Оглядываюсь - Кожедуб.

- Что ж ты, дважды Герой, а здесь отсиживаешься, - съехидничал я, - ты ж воевать должен, разносить врага в пух и прах...

- Ты, Сань, тоже Герой, так что и тебе не мешало бы в воздухе быть, парирует Иван.

- Мы - люди маленькие, единожды герои, - не унимаюсь я, - нам в щелях сидеть еще куда ни шло.

- Хорошо еще, щель-то нашел, - с грустью признается Иван, - а то лежал до этого просто под корнями.

В это время загорелся самолет Павла Маслякова, стоявший в стороне от капониров, - техники выкатили его, чтобы подготовить к полету.

- Ну, Беликов, ну копуха, погоди, кончится бомбежка - ответишь, - ругается Иван. - Взлети он раньше, разве б лежали мы сейчас здесь - давно бы в воздухе были.

- Смотри-ка, - прерываю я Кожедуба, - к Пашкиному самолету кто-то ползет.