Чтобы все спаслись. Рай, ад и всеобщее спасение

Поэтому мы, конечно, можем поступать иррационально, однако это не более чем банальная возможность выбора; это еще не подлинная свобода. Настоящая свобода существует лишь потому, что у преднамеренного действия имеется рациональная конечная цель, объективно отличимая от иррациональных устремлений. На самом деле это древняя христианская ортодоксия, общая для учений отцов Церкви и великих средневековых богословов; и если бы она была неверна, то всё здание христианского представления о существовании, творении, Боге и единстве онтологического и морального аспектов реальности полностью рухнуло бы. Даже самоубийство есть только бегство от страдания и стремление к покою, которого не может дать мир, хотя в критический момент принятия решения он или она может представить себе этот покой лишь в иллюзорной форме забвения; это заблуждение есть лишь ошибочное понимание в момент жестокого смятения и отчаяния, а вовсе не какое-то окончательное отвержение Бога. Мы не можем даже выбрать ничто – во всяком случае, как ничто; чтобы положительно пожелать небытие, нам нужно сперва помыслить его как положительную цель, и потому мы можем, самое большее, выбрать его как «благое» прекращение этого мира и, следовательно, как лишь иную личину того, что в высшей степени желанно само по себе. В конечном счете, даже когда мы отвергаем благо, мы всегда поступаем так из страстного стремления к Благу. Возможно, мы не представляем так свои действия со всей ясностью, однако, вне всякого сомнения, поступаем мы именно так. Мы всегда действуем ради цели, которой желаем, будь то морально, эмоционально или патологически; а поскольку мы являемся разумными деятелями, эта цель есть та точка, в которой «благое» и «желанное» по сути синонимичны. И в своих глубочайших истоках наша способность воления чего бы то ни было поддерживается этой исконной направленностью внутри нас к тому единому трансцендентному Благу, которое одно может сделать нас совершенными и которое побуждает разум двигать волю к объекту стремления. Разумеется, своими собственными дурными поступками и побуждениями мы можем вызвать в себе моральное неведение; однако верно и обратное – эти дурные действия и побуждения сами возможны только благодаря некоторому исходному неведению с нашей стороны. Этот круг не допускает разрывов; у него нет начала или конца, точки входа или выхода. Поэтому, пытаясь объяснить отвержение человеком Бога, мы никогда не сможем возвести блуждания воли к некоему первичному моменту совершенной свободы, некоему эпистемически непорочному мгновению, когда внутри изолированной, полностью здоровой индивидуальной воли или внутри совершенно осведомленного о всецелой истине вещей ума спонтанно возник извращенный порыв; мы никогда не найдем то место, где некое абсолютно невынужденное отступничество конкретной души, обладающей совершенным рациональным знанием реальности, отсекло нас от Бога. У такого движения воли не имелось бы никакого вызвавшего его объекта, и потому оно никогда не могло бы быть настоящим рациональным выбором. Именно поэтому, например, восточные отцы Церкви, толкуя рассказ об Эдеме, обычно были склонны приписывать причину грехопадения детскому неведению несформировавшихся душ, еще недостаточно зрелых, чтобы противостоять ложным представлениям (и это, не будем забывать, в точности согласуется с рассказом об Эдеме в Бытии, где повествуется о двух людях, столь простодушных и несведущих, что они не знали даже о своей наготе, пока говорящий змей не указал им путь к плоду познания). Поэтому абсолютная вина – вечная вина – всегда лежит за пределами возможностей любого конечного существа, так же как и вечное свободное противление Благу. Разумеется, мы не невиновны; однако, опять же, сам этот факт удостоверяет, что мы никогда не обладали полной свободой не быть невиновными – а потому никогда не можем также быть полностью виновными.

II