Чтобы душа проснулась

Эта мудрость состоит в познании Христа. Она просвещает очи сердца нашего. Она дает нам разуметь, в чем состоит надежда призвания нашего во Христе, и какое богатство славного наследия Его для святых, и как безмерно величие могущества Его в нас (ср. Еф. 1, 18-19). Этой-то истинной, святой, чистой и небесной мудрости и должны мы просить у Господа. В ней конечная цель христианина, его основа, его жизнь и дыхание. Был мудр и умен Соломон, но потом сказал: всё — суета (Екк. 12, 8). Были мудры и гениальны строители Вавилонской башни до небес, но она у них развалилась; мудр и хитер был император Юлиан, мечтавший восстановить язычество, но вынужден был перед смертью воскликнуть: «Ты победил меня, Галилеянин!» А вот мудр и умен был крупный английский ученый Ньютон, открывший во Вселенной закон тяготения, но вот когда он упоминал имя Божие, то в знак величайшего благоговения к Нему снимал свою шляпу.

О мудрость человеческая и мудрость Божественная! Как небо высоко от земли, как день светлее ночи, так мудрость Божия мудрее человеческой. И как поэтому весьма нерассудительно поступают люди, восстающие дерзко на ум Божий. Господь сказал: Погублю мудрость мудрецов, и разум разумных отвергну. Где мудрец? где книжник? где совопросник века сего? Не обратил ли Бог мудрость мира сего в безумие? ...Иудеи требуют чудес, и еллины ищут мудрости; а мы проповедуем Христа распятого, для иудеев — соблазн, для еллинов — безумие, для самих же призванных... Христа, Божию силу и Божию премудрость (1 Кор. 1, 19-20, 22-24).

Один — не только без мебели, но и без скамьи, чтобы присесть, — поселился я в пустующем домике. Старые стенные часы были единственным предметом обстановки. Сидел на каком-то ящике, на нём и занимался. Холод, пустота и жизнь впроголодь. Особенно жутко было вечерами. Темнело, и начинал накрапывать дождик, постукивая по худой железной крыше. Потом вдруг стучал сильно, заглушая сухой стук маятника. И дождь шел взрывами. Крыша вздрагивала в последней тоске и холодном отчаянии. Дождь стучал, как комья холодной земли о крышку тесового гроба. Казалось, грудь открыта, и холодный дождь течет прямо в меня, в усталое и тоскующее сердце. Этот холодный осенний дождик навевал мрачную тоску и жуткость. Во всем домике было два живых существа: я да часы, а еще изредка бессильно жужжала муха в чернеющем, словно пасть, окне. Ах, и мухе я был рад!

Порою, успокаивая себя, я начинал напевать робеющим голосом унылый стих, слышанный мной от слепого:

Зайду ли на гору высокую,
Узрю ли я бездну глубокую,
Где я на свете не тоскую,
Тебя лишь, вечность, взыскую...
Гробик, ты мой гробик,
Ты мой вековечный домик,
Желты пески — постеля моя,
Камни — соседи мои,
Сырая земля —матерь моя.
Матерь, ты моя матерь,
Прими ты меня в вечный покой.
Господи, помилуй.

Но кто это? Кто стучит в ворота? Я снимаю с гвоздя тусклую лампу стенную, одеваю галоши и иду отпирать в сенях засов. На дворе темно, хоть в глаз коли.

А слякоть — ноги не вытащишь... Прислушиваюсь. Опять стук.

— Сейчас, сейчас отворю.

Спускаюсь к калитке по скользкой лестнице.

— Кто там?

Молчание. Отодвигаю засов у калитки, открываю ее — никого. И еще мрачнее возвращаться в комнату. Сколько раз я выходил на стук, сколько раз отворял калитку — и только ветер, рванувшись, входил гостем со мною.

От тоски не мог ни заниматься, ни молиться. Ничего не шло в голову. С последнею надеждою взирал на лик Спасителя и на горящую пред Ним глиняную лампаду. Тоскливо громыхал железом крыши внезапный порыв ветра. Жутко шумел за окном двумя березами.

Вот тут-то, в этой пустынной избушке, в эти одинокие вечера и ночи ярко вспомнился мне мой благодатный старец. Он давно умер. Его убили разбойники, но голос его явно звучал в моих ушах:

— Мудрость, премудрость Божия — красота... Дитя мое, храни целомудрие и приобретай чистую Божественную мудрость.

Да, чистота сердца, девственность и целомудренная непорочность есть необходимые условия, чтобы стяжать мудрость Божию. «Чистые сердцем, — говорит святитель Григорий Нисский, — не увидят в себе ничего, кроме Бога» (см. «Заповеди блаженств». Слово 6).

Она ранним утром собиралась в церковь.

— Что ты там копошишься, или опять вздумала идти к попам на молитву?

Девушка глубоко вздохнула и промолчала.