Чтобы ахнули

— Господи, каким еще веником! Сметались, то есть раскупались очень быстро, дефицит же был, понимаешь?

— Неа. Что такое дефицит?

— Ну, где тебе понять, Таточка, в твои семь годков, когда на дворе двадцать первый век, магазины завалены, покупай все, что душеньке угодно. А на моем веку людям, к примеру, не хватало предметов первой необходимости: вот нужны удобные резиновые сапоги, а их нет. Все ждали, когда их завезут да выбросят на прилавок, ведь без сапог никуда…

— Выбросят, то есть положат на прилавок, чтобы купили? — деловито уточнила Тата.

— Умница. Вот, значит, выложат сапоги, и летит слух по окрестностям, все мигом прибегают да раскупают, а кто не успел, тот опоздал. Снова ждет.

— А брошка твоя, баб Кать, дефицитом была?

— Да не особо. После войны люди никак не могли наесться да одеться нормально, откуда ж лишних денег взять на побрякушки? А нам, девчонкам, знамо дело, хотелось себя украсить, не все же венки из ромашек да васильков плести да гнуть из проволоки кольца и браслеты, тут вон фабричная работа, глаз не отвести, даже тебе, городской, балованной, нравится…

— Да, бабулечка Катюлечка, мне брошка твоя очень-очень нравится: она так красиво сверкает… — Тата во все глаза смотрела на брошку.

Баба Катя, кашлянув, отцепила брошку от передника и переложила на одеяло поближе к внучке:

— Столько лет прошло, а сверкает. Вишь, какую качественную бижутерию мастерили…

— А что такое бижутерия?

— Ну, когда вместо драгоценностей стекляшки, а вместо золота и серебра простой металл.

За дверью послышались шаги.

— Екатерина Тимофеевна, вы в курсе, сколько сейчас времени?! — Дверь приоткрылась, раздосадованное лицо невестки просунулось в комнату. — Девочке завтра рано вставать. Это вы можете весь день в кресле продремать, у нас ни у кого такой возможности нет.

— Иринушка, не сердись, мы с Таточкой чуть поворкуем, и все…

— Маааамааа, пожа-а-алуйстаааа, я завтра быстро встану и в школу не опоздаю, не мешай нам сейчас с бабой Катей.

— Я всегда почему-то вам с бабой Катей мешаю. — Мама поджала губы и, чуть помедлив, распахнула дверь, вошла. Шелковая красная пижама, ярко-синие домашние туфли на широких каблуках, коротко стриженная челка торчала, как перья у нахохлившейся птицы, и блестела как лакированная. — Даю вам десять минут, ни минутой больше, иначе прекращу эти ваши вечные посиделки…

— Посмотри, мамочка, у меня ж не посиделки, а полежалки. — Девочка засмеялась, но мама шутку не оценила.

— А я, Иринушка, не так уж и далеко от вечности, — вздохнула Екатерина Тимофеевна.

— Хватит ныть, сколько можно, удивляюсь вам, мама! Время пошло… — Ирина строго посмотрела на часы, потом на дочь, пристукнула каблучками и вышла, не закрыв за собой дверь.

Екатерина Тимофеевна положила руку на грудь, стащила с головы платок. Реденькие седые волосы были сплетены в тоненькую косичку, закрученную смешным бубликом вокруг головы. Бабушка крайне редко снимала платок:

— Первая невестка-то подобрей была, зато эта дочку сыночку родила.

— Бабуль, ты что-то там шепчешь про сыночка, про невесту… кто невеста?

— Будешь перебивать, Татуся, до утра не доскажу, и мамка твоя нас совсем заругает. Спасибо говорю Иринушке за то, что ты у нас есть, только через десять минут я пойду, а ты засни, иначе нам не поздоровится. — Бабушка достала из кармана передничка маленькую коробочку, вынула большую таблетку, разжевала ее, не запивая водой. — Так, слушай, в сельпо мы с Галькой мотались на велосипедах: пять километров дороги… если пешком да бегом, так больше часа выйдет в одну сторону. Нас бы за такую прогулку точно выпороли, ведь нельзя ж надолго хозяйство оставлять…

— Как выпороли? Почему?! Вы же девочки, какое еще у вас хозяйство?! — Тата возмущенно приподнялась на локте, чуть не уронив брошку на пол, ярко-карие глазки загорелись праведным огнем…

— Лежи, лежи, егоза. Ну… как, пороли ремнем дедовым или отцовским, штоб дурью не маялись. В деревне работы всегда невпроворот: скотину накорми, попаси, подои, грядки прополи, полей… С рассвета до заката трудились стар да мал. Время голодное, ведь всего десять лет с войны прошло. Нам с Галькой по тринадцать лет — самый что ни на есть рабочий возраст. Мы всё умели и даже не представляли, что бывает по-другому. Эх, Галька моя не дотянула до нового века. Вот ты живешь в большом городе, никаких обязанностей, в школу разве что ходишь, уроки, конечно, делаешь, а небось думаешь, булки на деревьях растут…

— Бабуля, ты смеешься? Это в сказках только. Ты давай-давай не отвлекайся, рассказывай, а я глаза прикрою и буду себе представлять, будто кино смотрю…

Баба Катя покосилась на будильник, громко оттикивающий убегающие минуты, боязливо оглянулась на дверь. Тата подумала, что за последний год бабушка стала такой маленькой и худенькой, почти как сама Тата, но бабушка же не первоклассница…