Что знал Сталин

Тем временем, 19 июня в фитинский немецкий отдел поступило огромное спецсообщение из НКГБ Белорусской ССР, сообщавшее детали окончательной подготовки немецкого нападения. Это было обычной практикой для управления Фитина — использовать такую информацию для составления сводного доклада, посылаемого в СНК и ЦК ВКП(б) [465]. Но эта работа была прекращена, когда из берлинской резидентуры НКГБ пришла телеграмма, в которой было тревожное сообщение от одного из старейших и самых надежных агентов Вильгельма Лемана ‹«Брайтенбах»›. Леман, офицер берлинской полиции, был советским агентом с сентября 1929 года. В 1930 году он был переведен в отдел полиции, работающий против советских граждан в Берлине. Когда к власти пришли фашисты, он оказался в контрразведывательном подразделении Главного управления безопасности Рейха (РСХА). Благодаря его донесениям о контрразведывательных усилиях гестапо, которых к 1939 году в архивах НКВД накопилось четырнадцать томов, берлинская резидентура смогла защищать свои операции и спокойно их проводить. Он был также ответственным за безопасность и контрразведывательные операции в военной промышленности Германии. Его донесения были настолько ценными, что с 1934–1937 годах им руководил Василий Зарубин, один из самых прославленных нелегалов НКВД (Он был больше известен в Соединенных Штатах под фамилией Зубилин, когда работал там в 1941–1944 гг.). Зарубин поразил Москву, когда направил донесения Лемана об опытной работе по ракетам, проводимым Вернером фон Брауном и другими [466].

В 1939 году внезапная смерть берлинского резидента Александра Агаянца вылилась в потерю контакта с Леманом. Она была восстановлена в сентябре 1940 года Александром Коротковым. Леман, который к этому времени дослужился до звания гауптштурмфюрера ‹капитана› гестапо, был ответственным за безопасность оборонной промышленности по всей Германии. После восстановления связи, он был передан новому куратору Борису Журавлеву («Николай»). В службе Лемана ценили так высоко, что 9 сентября 1940 года, Берия лично послал телеграмму в Берлин, в которой указывались правила безопасности для такого ценного источника. Благодаря своему положению, Леман имел возможность снабжать Резидентуру копиями практически всех представлявших интерес документов выходящих из его отдела РСХА. Например, 10 июня 1941 года он передал своему куратору секретный доклад шефа РСХА Рейнхарда Гейдриха по «Советской подрывной деятельности против Германии». Однако, настоящей «бомбой» стало его донесение от 19 июня, что его отделом гестапо получена информация, что Германия нападет на СССР в 3.00 часа утра 22 июня. Эта информация была такой важной, что в тот же вечер резидентура послала ее телеграммой, по каналу посла, чтобы она попала в Москву как можно быстрее. Но, очевидно, и это донесение, как и многие другие, было сочтено «фальшивкой и провокацией». Как же такое могло произойти? Годы службы Лемана и ценность его сообщений были хорошо известны даже Берии. Но Берия явно не имел желания противостоять Сталину из-за донесения, поэтому его должно быть утаили [467].

После начала войны куратор Лемана Журавлев вернулся в Советский Союз вместе с другими сотрудниками советского посольства. Контакт был потерян, и хотя московский Центр несколько раз пытался связаться с ним, забрасывая радистов в Германию по воздуху, однако, ничего не получалось. Из материалов американской армии явствует, что один из этих радиооператоров оказался двойным агентом и сообщил гестапо пароль для связи с Леманом. Гестапо подослало одного из своих людей, который провел с Леманом несколько встреч, выступая под видом агента РУ. Он получил секретную информацию гестапо, предназначавшуюся для РУ, от Лемана, который был арестован и тайно казнен. Его коллегам сообщили, что он погиб при выполнении задания в Восточной Пруссии. Жене Лемана сообщили ту же историю, и она, в надлежащем порядке, получала свою вдовью пенсию. Немцы, видимо, намеревались сохранить втайне, что Леман был советским агентом [468].

В выходные дни 21–22 июня Фитин поехал на дачу возле Тарасовки, к западу от Москвы. В воскресенье рано утром ему позвонили из НКГБ, приказав немедленно прибыть в Москву. Когда его машина мчалась в город, ему попадались группы выпускников школы, которые праздновали свой выпуск. При виде их, он спрашивал себя, «Неужели „Старшина“ ошибся?» Когда он вошел в здание, дежурный офицер сообщил ему, что немецкие войска перешли границу СССР. Люди еще боялись говорить «война». Странно, но при этих словах Фитин почувствовал себя самым счастливым человеком на свете. Хотя это было, конечно, необычно для любого человека — встречать войну в счастливом умонастроении, но Фитин знал, что если бы он ошибся в отношении «Старшины», его уже не было бы среди живых [469].