Что знает ночь?

От воспоминания о нависшей над ней фигурой, странном, прячущемся в тени лице на том месте, где полагалось быть ее отражению, Никки бросило в холод точно так же, как в тот момент, когда из зеркала ее окатило ледяным воздухом.

На столешнице из черного гранита лежала вощеная нить для чистки зазоров между зубами, рядом с ней стоял стакан воды, которой Никки полоскала рот. Похожая на пугало фигура казалась такой же реальной, как эти предметы быта.

Никки включила свет. В глубинах зеркала видела только свое отражение.

Когда глянула на часы, поняла, что пролежала на полу больше часа.

Такой период бессознательного состояния предполагал сильный удар головой, возможно, сотрясение мозга. Но она не чувствовала, что получила сотрясение мозга, — ни головокружения, ни тумана перед глазами, ни тошноты, а когда ощупала рукой затылок, не обнаружила ни шишки, ни болезненного места удара об пол.

Размышляя над тем, что произошло, она вымыла стакан и вытерла его бумажным полотенцем. Поставила в ящик, из которого ранее взяла.

Бросив полотенце и использованный кусок нити в маленькую корзинку для мусора, Никки языком нашла дыру, место которой месяцем ранее занимал выдернутый зуб — первый коренной с левой стороны. И сразу поняла, откуда мог взяться этот мужчина в зеркале и почему она решила, что зеркало взорвалось.

Операция по удалению зуба заняла несколько часов: часть корня сломанного зуба срослась с костью, и ее пришлось высверливать. Ее стоматолог-пародонтолог, доктор Уэстлейк, прописал викодин, чтобы снять послеоперационную боль, острую и не отпускающую. Никки приняла это обезболивающее дважды, прежде чем дала на препарат уникальную реакцию: у нее появились пугающие галлюцинации.

Видения эти разнились по сути, но по ощущениям совпадали с тем, что она испытала сегодня. Конечно, она не принимала викодин уже двадцать шесть дней, но каким-то образом он дал о себе знать и в этом происшествии.

Она решила спросить доктора Уэстлейка, возможно ли повторение галлюцинаций после такого длительного временного промежутка. Знала, что некоторые лекарства остаются в организме, пусть и в мизерных дозах, даже через недели после того, как попадают в него. Конечно же, ее это беспокоило.

* * *

В библиотеке Зах, и Наоми, и Минни сидели за отдельными столами, и Леонид Синявский курсировал от одного стола к другому, давая им разные задания, но создавая ощущение, будто они учатся в одном классе.

Математику Зах воспринимал как спорт. Решение задачи означало выигрыш игры. Знание математики могло сыграть важную роль, если ты морпех-снайпер и целишься в плохиша с расстояния в две тысячи ярдов. Даже если бы его не взяли в снайперы или он сам решил не становиться снайпером, военная стратегия требовала высокого интеллектуального уровня, и знание высшей математики могло оказаться суперполезным, независимо от его боевой специализации.

Ему нравился профессор Синявский: седые волосы, торчащие во все стороны, кустистые брови, подвижное лицо, гримасы, которыми он подчеркивал важность того или иного вывода. Умел он обставить все так, что ученик чувствовал себя умником, хотя невероятно тупил. Но в этот день Зах не мог сосредоточиться на геометрии. Только и мечтал, чтобы эти два часа закончились, но, само собой, они тянулись, как двадцать часов.

Думать он мог только о стычке на техническом полуэтаже. О согнутом хвостовике вилки, скрученных зубцах, низком, грубом шепоте: «Я тебя знаю, мальчик, теперь я тебя знаю».

Все это или произошло, или нет.

Если произошло, значит, какая-то трехнутая сверхъестественная тварь шныряла по техническому полуэтажу. Из живого человека после удара мясной вилкой потекла бы кровь. Живой человек не смог скрутить зубцы большой мясной вилки, словно два проводка.

Если не произошло, тогда он, Зах, психически болен.

Он не мог поверить, что свихнулся. Он не носил шапочку из алюминиевой фольги, чтобы инопланетные телепаты не могли читать его мысли, он не ел живых насекомых — и дохлых тоже, — не думал, что Бог говорит с ним и приказывает убить всех, кто носит, скажем, синие носки или что-то в этом роде. В самом худшем случае у него мог начаться психоз из-за нарушения каких-то процессов в организме. Если это так, тогда он совсем и не чокнутый, у него какая-то болезнь, и он ни для кого не представляет опасности, за исключением разве что себя.

Деформированная мясная вилка вроде бы опровергала версию психоза. Если только он не вообразил себе и вилку.

Если же принять сверхъестественную версию, то получалось, что есть твари, с которыми не справиться, каким бы сильным, храбрым и натренированным в приемах рукопашного боя ты ни был. Заху не хотелось признавать, что такое возможно.

Но и версия душевного заболевания совершенно его не устраивала: каким бы умным, смелым и целенаправленным ты ни был, существовал шанс, что не стать тебе кем хочется, потому что твои разум или тело могли подвести.