Что знает ночь?

Помимо волн, созданных виноградинами, концентрические круги продолжали появляться на поверхности зеркала и расходиться к краям, словно на поверхность пруда падали большие капли дождя. Но потом этот псевдодождь начал стихать… прекратился вовсе, серебристая поверхность вновь застыла.

Минни оторвала от грозди третью виноградину, зажала между большим и указательным пальцем, держала паузу, пока Наоми не начала нетерпеливо переступать с ноги на ногу, наконец бросила. Толстенькая виноградина ударила по зеркалу, отскочила, не вызвав никаких концентрических волн, покатилась, остановилась у рамы.

— Что случилось? — пожелала знать Наоми.

— Ничего не случилось.

— Умница ты наша, я вижу, что ничего не случилось, у меня есть два глаза. Почему ничего не случилось, куда подевалась магия?

— Ты сказала, давай покажем папе и маме, а оно не хочет, чтобы они увидели.

— Кто не хочет, чтобы они увидели?

— Оно.

— Оно что?

— Оно — что живет в зеркале, которое может быть чем угодно, только я не думаю, что это твой очаровательный сказочный принц.

Шпильку насчет принца Наоми пропустила мимо ушей.

— Почему оно не хочет, чтобы они видели магию?

Мини отступила на шаг, покачала головой.

— Потому что эта магия — не магия, это что-то еще, что-то очень, очень плохое. Если мама и папа увидят, они заберут зеркало у нас, а зеркало не хочет, чтобы его у нас забирали.

— Зеркало хочет остаться у нас? Почему?

— Может, потому, что хочет нас съесть.

— Это уж совсем детский лепет. Зеркала не едят людей.

— Это ест виноградины.

— Оно их не ест. Они проскакивают сквозь него.

— Они проскакивают туда, где оно их ест, — настаивала Минни.

— Не вся магия черная, мисс Грусть-Тоска. Большая часть магии — чудеса и приключения, новые горизонты и умение летать.

— Это не магия, — покачала головой Минни. — Это что-то очень странное, но совершенно реальное.

Наклонившись, Наоми потянулась за виноградиной, которой не удалось провалиться в зеркало.

— Не трогай зеркало, — предупредила Минни. — Только виноградину. Ты лучше послушай меня, Наоми.

Наоми схватила виноградину, бросила в рот. Потом похлопала зеркало.

— Не дури, — предупредила ее Минни.

Прожевав виноградину и проглотив ее, Наоми вновь похлопала по зеркалу подушечками пальцев, чтобы показать: нет в ней того гена, который превращал сестру в суеверную тупицу, и она способна исследовать такой научный феномен с ясным умом и здоровым любопытством.

— Ты сводишь меня с ума.

Улыбаясь, Наоми в третий раз похлопала по зеркалу подушечками пальцев, даже подольше, чем первые два.

— Может, там плавает акула в поисках новых виноградин. Может, она поднимется к поверхности и откусит мне пальцы.

— Гораздо худшее, чем акула, — предупредила ее Минни. — Откусит тебе голову, и что я тогда скажу маме и папе?

Вместо того чтобы вновь похлопать по зеркалу, Наоми приложила правую ладонь к полированной поверхности и подержала.

Внезапно рука похолодела, а зеркало заговорило, точнее, заговорило что-то изнутри зеркала, грубым, неприятным, яростным, полным ненависти голосом: «Теперь я знаю тебя, моя маленькая невежественная сучка».

Слова буквально вонзились в Наоми множеством горячих иголок, вылетевших из зеркала, поднялись по руке к плечу, шее, пробили голову. Девочка вскрикнула, отдернула руку, повалилась на пол.

Минни подскочила к ней.

— Твоя рука, твоя рука! — закричала она в полной уверенности, что пальцев нет, и из разорванной плоти торчат обломанные кости, но кисть Наоми осталась целой и невредимой: ни крови, ни ожога, ни даже проколов от многочисленных игл на ладони.

Потому что кололи ее эмоционально, а не физически: никогда раньше Наоми не сталкивалась с такой яростью и ненавистью. Она любила мир, и мир любил ее, а злость проявлялась только в моментальном раздражении, мимолетном недовольстве, легкой досаде и тут же исчезала. И пока не раздался этот голос, полный такой ярости и презрения, она и не подозревала, что кто-то — или что-то — в этом мире мог так страстно желать, чтобы она страдала от унижения, боли, даже умерла. Ей не требовалось делать какие-то выводы о желаниях неизвестного обладателя этого голоса: злоба, с которой он произносил эти слова, трактовалась однозначно.

Она и Минни посидели на полу, обнимая друг друга, пытаясь удостовериться, что все с ними хорошо, они целы и невредимы, но только со временем до Наоми дошло, что ее сестра голоса не слышала. Этот мужчина обращался только к ней, потому что именно она прикасалась к зеркалу, и от такой избирательности услышанные ею слова нагоняли еще больше страха.