Что знает ночь?

— Прекрасная армейская медсестра испекла их для детей. Но я уверен, они поделятся.

— А у меня такой уверенности нет, это маленькие хищники. Почему ты общаешься с армейскими медсестрами?

— Она старше твоей матери и такая же добропорядочная. Проходит свидетелем по одному делу.

Джон знал, что многие копы никогда не обсуждают с женами текущие расследования, из опасения утечки важной информации в болтовне с соседками в салоне-парикмахерской или за кофе.

Он мог рассказать Никки все, точно зная, что она нигде не повторит ни единого его слова. Она с готовностью делилась всем, что знала сама, но, когда дело касалось его служебной деятельности, молчала как рыба.

Впрочем, подробности своего последнего и неофициального расследования он намеревался держать при себе. Во всяком случае, пока.

— Лучше булочек разве что… — она улыбнулась, — …каберне.

— Я открою бутылку, а потом переоденусь к обеду.

— Мне осталось сделать двенадцать мазков и помыть одну кисточку, и на сегодня я с этой сукой заканчиваю.

Другая дверь открывалась на большую площадку, от которой вниз уходила парадная лестница. Дверь напротив вела в их апартаменты: спальня с камином из белого мрамора, инкрустированного черным, гостиная, две гардеробные и просторная ванная.

В гостиной нашлось место и небольшому бару, под стойкой которого находились холодильник и кулер для вина. Джон открыл бутылку калифорнийского «Каберне-совиньон» и отнес ее, вместе с двумя стаканами, в ванную. Поставил на черную гранитную столешницу между двух раковин, наполнил оба стакана.

Когда посмотрел на себя в зеркало, не увидел написанного на лице предчувствия дурного.

В гардеробной достал из кармана коробочку с колокольчиками. Опустил в ящик, где держал запонки, заколки для галстука, наручные часы.

Снял наплечную кобуру и положил, не вынимая из нее пистолета, на верхнюю полку.

Повесил пиджак на плечики, бросил рубашку в корзину для грязного белья. Сел на скамью, снял влажные от дождя ботинки, поставил на пол, чтобы их забрали и начистили. Промокли даже носки. Джон их снял, надел чистые.

Все эти обыденные занятия заставили потускнеть сверхъестественные события, с которыми ему довелось столкнуться за день. Он начал думать, что со временем найдутся логические объяснения всему случившемуся, а то, что он принимал за проделки злобной судьбы, в утреннем свете покажется всего лишь совпадением.

В ванной, подойдя к своей раковине, он вымыл руки и лицо. Горячее влажное полотенце, как припарка, сняло боль с мышц шеи.

Джон вытирал руки, когда прибыла Никки. Взяла стакан вина, села на широкий край мраморной ванны. Она надела белые теннисные туфли, на мысках которых — в шутку, играя с Минни несколькими неделями раньше, — написала «правая» и «левая», причем наоборот.

Взяв свой стакан, Джон привалился к столешнице, спиной к зеркалу.

— Уолтер и Имоджин еще здесь?

— Утром у них случился очередной мини-кризис с Престоном. Его опять госпитализировали. Они приехали только в два часа.

Престон, их тридцатишестилетний сын, жил с ними. Он дважды лечился от наркотической зависимости, но ему по-прежнему нравилось принимать незаконно приобретенные, отпускаемые только по рецепту лекарственные препараты, запивая их текилой.

— Я сказала им, что сегодня они могут не приезжать, никаких проблем, — продолжила Никки, — но ты знаешь, какие они.

— Чертовски ответственные.

Она улыбнулась.

— В современном мире на таких спрос невысок. Я говорила им, что ты задержишься, но они настояли, что останутся, подадут обед и помоют часть посуды.

— Минни поела?

— Без отца отказалась. Наотрез. Мы все здесь совы, но она самая отъявленная полуночница из нас всех.

— Хорошее вино.

— Божественное.

В ее водительском удостоверении указывалось, что глаза у Николетты синие, тогда как на самом деле они были лиловые. Иногда становились такими же яркими и глубокими, как предвечернее небо. А сейчас напоминали лепестки ириса, растущего в мягкой тени.

— Престон тревожит меня, знаешь ли, — Никки смотрела в стакан.

— А меня нет. Эгоистичный подонок. Он умрет от передозировки или не умрет. Что меня тревожит, так это заботы, которые он взваливает на родителей.

— Нет, я про другое… Уолтер и Имоджин такие милые люди. Они его любят. Хорошо его воспитывали, делали все, что нужно. И однако он стал таким. Никогда не знаешь, как все обернется.

— Зах, Наоми, Минни… у них все будет отлично. Они хорошие дети.

— Они хорошие дети, — согласилась Николетта. — И Престон в свое время был хорошим ребенком. Знать нельзя. Можно только надеяться.

Джон подумал о Билли Лукасе, милом, симпатичном отличнике, книгочее. Практически высохшая лужа молока и крови. Залитый кровью коллаж из счетов. Задушенная бабушка, алая кровать сестры.

— У них все будет отлично. Не сомневайся. — Он сменил тему. — Между прочим, так уж вышло, что сегодня мне вспомнились фотографии, которые мы сделали на дне рождения Минни. Ты отправляла их родителям по электронной почте?

— Конечно. Я же тебе говорила.

— Наверное, я забыл. Кому-нибудь еще?

— Только Стефании. Иногда Минни напоминает мне ее, когда она была маленькой девочкой.