Что значит быть студентом: Работы 1995-2002 годов

Замкнутая в семейные рамки идеальная сексуальная жизнь, ориентированная на демографическую стратегию государства и общества, оказалась несовместимой с проявлениями нерепродуктивной сексуальности, прежде всего с наиболее распространенным и очевидным из них — мастурбацией. Чему в большей степени обязана дискурсивная норма, стимулировавшая и категориально структурировавшая «истерию мысли» вокруг мастурбации в Советской России 1920-х годов? Представлениям отечественных врачей, как они сложились под влиянием европейской медицины XVIII–XIX веков? Противоречиям до- и послереволюционного российского либерального дискурса о сексуальности? Религиозно-догматическим воззрениям на мастурбацию (в России — прежде всего по православному канону)? Формировавшимся сложными путями и синкретичным по своей структуре повседневным практикам, данным людям только в языке, через язык или по образцу языка? [283]Так или иначе, очевиден сам факт российского «невроза» на этой почве в то время, как в Европе и Америке страх перед онанизмом «выдыхается» уже в последней четверти девятнадцатого столетия [284]. Студенчество в силу понятных социальных причин оказалось одним из главных жертв «охоты» на мастурбацию. Социологи и врачи уделяли важное внимание студенческому онанизму в опросах и публицистике. Рядовая анкета о половой жизни содержала обширный раздел о мастурбации: первый опыт; различные «вредные» влияния, спровоцировавшие мастурбацию (книги, картины, друзья, наблюдение за людьми и животными и т. д.); «возраст» мастурбации; воздействие «нормальной» половой жизни, в частности брака; частота актов и т. п. [285]Выпускалась масса популярных брошюр [286]. Большинство посетителей консультаций по половому вопросу — молодых мужчин от 20 до 30 лет — связывали свои проблемы именно с онанизмом, пусть даже давним и кратковременным [287]. В данном случае можно говорить не просто о проблеме нерепродуктивного секса, но о субъекте как таковом — ибо «секс с самим собой» не имеет прямого отношения к внешнему миру: индивид замкнут на самое себя. Эволюция представлений о мастурбации, таким образом, непосредственно соприкасается с историей индивидуализма на Западе и в России. Было бы недальновидно рассматривать «кампанию по борьбе с мастурбацией» только в репрессивном контексте, поскольку складывание самой «тревожной» категории и практик «греха» концентрировало внимание индивида — в нашем случае студента — на собственном «я» и на своем теле (что связано одно с другим) [288]. Отметим, как важный аспект комментируемого дискурса, связь, проводившуюся между мастурбацией и психическим здоровьем. Эта особенность была «врожденной» чертой ново-европейского мышления о мастурбации с XVIII века [289]. Но русские врачи и гигиенисты жили не в безвоздушном пространстве и внимательно следили за зарубежной литературой: в этой последней онанизм еще с конца XIX века перестал увязываться с соматическими изменениями в организме и если и представлялся до известной степени опасным, то как источник беспокойства, обусловленного исторически. В России чаще всего говорили о психопатии, неврозах, импотенции [290]. Именно эмоциональная сфера выглядела самой уязвимой. Психические потрясения негативно сказались бы на общественной ролииндивида в новом обществе, не позволили бы ему выдержать нагрузок «революционного строительства». Тем более что проблематика нервного истощения, психических расстройств, самоубийств была «на слуху»: кремлевский доктор А. Б. Залкинд в середине 1920-х годов посвятил психическим болезням партийного актива целую книгу [291]. Учитывая распространение психоанализа, важно подчеркнуть «сексуальный характер» классической психоаналитической теории, несмотря на «асексуальную» ее ре интерпретацию советскими аналитиками. Ведь даже эти «перетолковывания» конструировались в рамках и по ходу дискуссии с Фрейдом, его текстами и сочинениями его учеников [292]. Поэтому искать в студенческом (и не только) дискурсе о мастурбации исключительно следы века Просвещения и даже XIX столетия означало бы упрощение. Скорее стоит вести разговор о «модернистском» синтезе.

Интересно и то, что озабоченность мастурбацией вопреки содержанию дискуссии вела к результатам, прямо противоположным целям дискурсивно компетентных специалистов (врачей, учителей, пропагандистов), — а именно к конструированию историческинаиболее «массового» субъекта. Этот вывод позволяет по-новому посмотреть на логику «коллективизирующего» мышления, по крайней мере в отдельных его сегментах. Присмотримся снова к Лиге «Время»: тейлоризм начинается с индивида. Конечно, преувеличивать не стоит — бригадно-лабораторный метод игнорирует «индивидуальное»: группа работает, отчитывается, аттестуется. Но нет ли в рамках той же группы неких индивидуализирующих практик? Не заключают ли ее члены своеобразный контракт, в отличие от крестьянской общины? Пока у нас недостаточно материала, чтобы ответить на этот вопрос.