Что за горизонтом?

Вскоре мы увидели и сойку, да еще услышали автоматную дробь желны или черного дятла. Мне доставляло большое удовольствие знакомить ее, выросшую на городском асфальте, с родной природой. На нашем пути попадались и грибы — разные, съедобные и ядовитые: сыроежки, чернушки, свинушки, мухоморы, даже наткнулись на сильно ядовитую бледную поганку. Домой вернулись слегка усталые, но довольные, и стали готовить ужин. Солнце погрузилось в пучину леса, нагретый за день воздух стал густым и мягким. Лариса вдруг сказала:

— Я согласна с тобой — природа — это великое творение Создателя. Она облагораживает человека. Влюбленный в природу благороден и возвышен душой.

— Что бы глубоко любить — надо хорошо знать предмет любви, — сказал я.

— Ты мне поможешь познать природу? Поможешь? — настаивала она.

— Обязательно, родная. — ответил я, а она бросилась ко мне и поцеловала в щеку.

За ужином мы распили бутылку полусладкого вина, розового, «старо монастырского» и включили радиоволну «Ретро». Мы выключили свет и растопили камин. Сидя у огня рядышком друг с другом мы с наслаждением слушали дивные мелодии русских и советских песен. Эти песни моего детства, юности, зрелости, песни моей жизни всегда поднимают в душе горячую волну чувств, сжимают горло и высекают слезу. Их не знает и не поет молодежь, наши наследники, их не поют в городах. Лишь только в селах можно иногда услышать их от ветеранов войны и труда, от людей пожилых и среднего возраста. Лариса села ко мне на колени и обняла меня обеими руками. Ее трепетные, горячие губы обожгли мою шею, а ласковые, нежные руки мягко скользили по моим обнаженным плечам, поднимая благостную волну по всему телу. Сухие березовые дрова весело потрескивали в камине, и неровные, зыбкие сполохи пламя освещали ее озорное, возбужденное лицо, шею, полуоткрытую грудь, лизали круглые колени, играли на разгоряченных щеках, сверкали в счастливых глазах. Она сказала:

— Я думаю о возрастом барьере. Все это ерунда, никакого барьера нет, когда есть любовь. А если нет любви, то и у одногодок возникает барьер. Нам с тобой хорошо. Мне — очень. — А по «Ретро» неслись знакомые слова: «И думы все, и мысли все я посвящаю одной тебе».

Вечер был теплый, ласковый, совсем летний, тишина и теплынь умиротворяли. Мы вышли в сад. Огромная луна повисла над поселком, и ее бледный свет, скользя по деревьям и кустам, создавал сказочные, таинственные картины. В полночь невесть откуда возникшие облака смыли луну, на небе засверкали зарницы. Они полыхали на западной стороне неба, тревожно и непрестанно. В начале молча, в тиши, теряясь в березовых кудрях. А потом где-то далеко послышалось негромкое, сдержанное ворчание — не то гул проходящего поезда, не то гром, слабый, нерешительный. Но с каждой минутой звуки становились сильнее, раскатистей, превращаясь в гул. Приближалась гроза. Резкие, острые росчерки молний кромсали черный купол неба, и раскаты грома разбудили лес, — он встрепенулся, вздрогнул и зашумел. Сверху на него обрушился ливневый шквал. Мы вошли в дом. Лариса была возбуждена. Взволнованным голосом говорила:

— Я впервые видела такое. Это нечто божественное! В такие минуты всем существом своим, сердцем и разумом чувствуешь и понимаешь величие и красоту мироздания. И свою незначительность, временность в этом вечном и бесконечном.

— Ну зачем так — незначительность? Мы много значим, когда мы вместе, — сказал я и почему-то прибавил вдруг подступившие ко мне слова: — Ты моя совесть, моя жизнь.

Глава пятая АВТОР

В начале сентября мне позвонил Лукич и сказал, что есть необходимость повидаться с ним. Я предложил ему встретиться у меня дома, но он настаивал, чтоб встреча состоялась у него на московской квартире: мол, надо обсудить важный вопрос.

— У тебя кто-нибудь будет? — полюбопытствовал я, зная, что последние дни августа у него часто бывала Лариса.

— Никого, — кратко ответил он и на всякий случай предупредил, чтоб я приезжал один, зная, что иногда мы заявлялись к нему то с Виталием Ворониным, то еще с кем-нибудь из моих друзей-писателей. «Важный вопрос» на мой взгляд оказался довольно простым, хотя Лукич придавал ему особое значение. С видом озабоченности он усадил меня в кресло, а сам продолжал стоять этаким монументом посреди гостиной.

— Выкладывай, что за проблемы волнуют тебя? — обратился я, стараясь придерживаться веселого тона. — С Ларисой поссорился?

— Да нет, с Ларисой у нас все хорошо, даже очень хорошо, — ответил он с особой теплотой в голосе. — Лариса — женщина с большой буквы. Женщина — мечта! Ты не находишь в чертах ее лица нечто евангельское, не лицо, а лик?

— Нет, не нахожу: обыкновенное лицо с правильными чертами, строгое, мужественное, — попытался я остудить его пыл. Но он не мог остановиться:

— А уши?! Ты не видел ее уши — это классика, совершенство! А нежность, заботливость! Ты же знаешь: я ценю в человеке прежде всего честность и порядочность. Я ненавижу ложь, лицемерие, лесть. Это удел подлых душонок. К твоему сведению, честность и порядочность Ларисы меня восхищают.