Что-то со мной не так (сборник)

На рассвете чемоданы были выставлены за дверь, такси, которое я заказал, уже подъезжало к дому, подпрыгивая на ухабах, и я был совершенно готов к отъезду, когда мне пришло в голову, что я слишком поторопился. Нехорошо вот так уехать, ничего не сказав молодому человеку, который был мне другом, хоть я даже не знал его имени. Я расплатился с таксистом и велел ему вернуться на следующий день в это же время. Он подозрительно посмотрел на меня и поехал по разбитой дороге обратно, оставив за собой пыльный шлейф. Вскоре пыль улеглась, я отнес чемоданы в дом и сел. Поразмыслив некоторое время о том, как мне отыскать своего друга, я понял со всей очевидностью, что совершил глупость и бессмысленно обрек себя на еще один день пребывания в этом враждебном окружении, потому что все равно не смогу найти его. Руководство будет недовольно тем, что я не появлюсь в офисе вовремя, начнет беспокоиться и попытается связаться со мной, а не сумев сделать это, будет в полном недоумении. Время шло, и я все больше беспокоился, все больше сердился на себя и чувствовал, что совершил ужасную ошибку. То, что завтра все пойдет по плану и в конце концов будет казаться, словно этого дня вообще не было, утешало слабо.

На протяжении долгого жаркого дня маленькие птички порхали в колючих кустах, а земля источала сладкий аромат роз. На небе не было ни единого облачка, и в ярком солнечном свете все отбрасывало на землю густые тени. В своем деловом костюме я сидел у стены дома, но красота земли меня не трогала. Мысли мои витали где-то в городе, и это деревенское заточение раздражало меня. Когда пришло время ужина, я вспомнил, что никакой еды у меня нет, но идти в деревню не хотелось. Замерзший и голодный, я долго лежал в постели, пока сон все же не сморил меня.

Проснулся я до рассвета. Я был так голоден, что казалось, будто живот у меня набит камнями, и я предвкушал завтрак в вокзальном буфете. За окном стояла непроглядная темень. Небо постепенно светлело над черными кустами, и порывы ветра начинали шевелить листву. Краски медленно проявлялись в ней. В лесу и ближе к дому со всех сторон слышалось птичье пение. Я напряженно вслушивался в него. Когда солнечные лучи достигли кустов, я вышел и сел возле дома. И когда наконец приехало такси, я чувствовал такое умиротворение, что не мог заставить себя уехать. Сердито высказав мне все, что он обо мне думает, таксист отбыл. Все утро и часть дня я в своем деловом костюме просидел возле дома, как и накануне, но больше не испытывал нетерпения или острого желания оказаться в другом месте. Я был поглощен созерцанием того, что происходило вокруг меня, – птицами, прятавшимися в кустах, жучками, ползавшими вокруг камней, – словно был невидим и наблюдал за всем этим, отсутствуя физически. Или пребывая там, где меня быть не должно, где никто не ожидал меня увидеть; я был просто тенью себя самого, отброшенной на миг и пойманной в лучах света; вот-вот ремешок распустится, и меня не станет, я улечу в погоню за самим собой. В тот миг я чувствовал себя свободным.

Настал вечер, но я уже не чувствовал голода. Бездумный и довольный, я продолжал сидеть неподвижно и ждать. Когда холод и темнота загнали меня в дом, я лег спать и видел разнузданные сны.

На следующее утро я заметил на дальнем конце ближнего поля фигуру, медленно его пересекавшую. От этой картины я испытал такое ощущение, словно пустота, существовавшая очень долго, вдруг заполнилась. Сам того не сознавая, я ждал своего друга. Но пока я наблюдал за ним, его, казалось, начали охватывать какие-то неестественные колебания, и меня это испугало: он качался над пашней взад-вперед, поднимал нос, будто к чему-то принюхивался, как спаниель, и, казалось, сам не знал, куда бредет. Я двинулся ему навстречу и, подойдя ближе, заметил, что голова его забинтована и лицо приобрело пугающе серый цвет. Когда я приблизился к нему, он смутился и уставился на меня так, словно я был ему незнаком. Я взял его за руку и помог идти. Когда мы добрались до дома, он оттолкнул меня и лег на мою кровать. Он дрожал от истощения и так похудел, что его щеки напоминали ямы, а руки – птичьи лапки. Глаза его так горели от лихорадки, что я испуганно подумал, не следует ли пойти в деревню за врачом. Но когда у него восстановилось дыхание, он начал говорить совершенно спокойно. Он что-то долго объяснял, а я сидел возле кровати, слушал и ничего не понимал. Тогда он сделал несколько движений руками, и до меня наконец дошло, что с ним случилась беда на охоте. Все то время, на протяжении которого я так горько упрекал его, он пролежал в больнице.