Читаем Что-то остается полностью

Энидаров характер мне хорошо известен. Наверняка Ирги Иргиаро приказано привезти живым. Стуро — тварь, его, скорее всего, действительно просто проткнут ножом. А вот супругу Сыча-охотника, либо просто бабу его… В острог, как же!

— Ну, где раз, там и два, — улыбнулась Дана беспечно, прижалась, рука ее скользнула в бородищу мою, попыталась погладить щеку, — Ты не думай сейчас об этом. Потом подумаем. Поцелуй меня, миленький…

«— Ты ведь понимаешь, — поворачивается от окна, тонкая, прямая, будто стилет, — все эти „политические соображения“… Маска у меня такая — Наследница… — и прижимает к груди тонкие руки, и еле слышно шепчет: — Я люблю тебя…»

Что ж такое творится-то, Рургал?! Волосы — рыжие, сложение — покрепче, жизнь деревенская здоровая, да и альдка она, Даночка, безо всяких там примесей. И играет она попроще, ну, так не учили же — на интуитивке выезжаем…

Взял Данку на руки, она тут же обхватила меня за шею, пальцы путались в тильской шерсти, губы неловко тыкались куда-то возле уха. Освободив одну руку, я открыл дверь в сени, потом — вторую, на улицу.

Данка, прижатая к моей груди, почуяла похолодание, но, к чему оно, разобраться не успела. Потому что я перехватил ее под мышки, оторвал от себя и отправил в снег, что мы со Стуро нагребли с утречка слева от крыльца. Вскрикнув, Даночка канула во тьму.

— Охолонись, девка, — сказал Сыч-охотник.

Закрыл дверь и привалился спиной.

Снаружи было тихо. Не вопила, не ругалась. Не ломилась.

Извини, красавица. За непочтительность. Но еще немного, и…

Тьфу, черт. Я ведь тоже живой человек, хоть и на Лезвии. Сбил намерзшую корку, черпанул из бадейки ледяной водички, протер рожу. Сам тожить — того. Охолонись, сталбыть.

Раз не лезет отношения выяснять, значит — ушла. И слава всем богам. И черт с ней. И — все. Вернулся в комнату, уселся на табурет. Опорожнил кружечку.

Смешно, а у них с Лероей действительно есть что-то общее. Так называемые «железные женщины». Которым, то есть, палец в рот не клади — без башки остаться можно. А, да бог с ней, с Даночкой. Авось отвяжется. Обидно ведь…

Осторожное прикосновение.

Бледнющий, измочаленный… Слухучая козявочка, лиранат не особо пока понимаем, зато чуйства… Спокойно, Иргиаро. Спокойно. Прибери дрянь свою. Прибери. Вот так.

— Извини, Стуро.

— Зачем… Зачем — так?

— Глупость. Хочешь выпить?

— Она… Ты нравишься ей, Ирги. Нет, больше. Она тебя любит. Я слышал. Зачем ты ее прогнал? Почему?

— Оригинальный трупоедский обычай, — огрызнулся я.

Ну, что ты-то еще ковыряешь, и так… Ладно. Ты его сам чуть не ухайдокал, с Данкой на пару, нечего на зеркало пенять, коли рожа крива.

— На, — я налил ему, всунул кружку во влажные пальцы, — Полегчает.

Он судорожно, в два глотка, опустошил кружку, и я сказал:

— Мы — вдвоем на Лезвии, Стуро. Она — нет. Она — хорошая, милая девушка. Ни к чему ей Лезвие, — допил сам, плеснул по второй, — Не хочу, чтобы ее убили. А то ведь может быть еще хуже.

— Хуже? — поднял брови Стуро, — А, ее схватят, ты не будешь сопротивляться?

Я скрипнул зубами:

— Во-во.

А перед глазами услужливо завертелись соответствующие картинки, весельчак Ойлан, подручный Рейгелара, ба-альшой любитель женского пола, холодная усмешка Энидара, и собственный вой зазвучал в ушах, звериный, нечленораздельный…

Нет, Дана, нет, даже возможность этого, даже сотая, тысячная доля…

— Ирги… — хриплый шепот.

Я дернулся, вырвал себя из галлюцинации, такой явной, объемной и красочной, словно все происходит на самом деле…

— Стуро, — я не узнал собственного голоса, — Стуро, брат мой. Обещай мне одну вещь.

— Какую, Ирги? — лицо его кривилось жалостью, — Я все сделаю для тебя. Все, что скажешь.

— Пусть они не возьмут тебя живым, Стуро, пожалуйста. Я… я отвлеку их на себя, а ты… не дайся им живым, Стуро.

— Хорошо, — он успокаивающе погладил меня по плечу, — Конечно, Ирги. Ты научишь меня?

Он все еще был бледен, губы чуть дрожали, и пальцы еще дрожали от волны эмоций, только что мотавших беднягу, словно штормовое море.

— Прости, — сказал я.

Прости, парень. Не выходит у меня тебя поберечь — то одно, то другое…

— Я не понимаю, — он наморщил лоб, качнул головой, — Не понимаю. Я многого не понимаю, Ирги. Не сердись. Я не могу не слышать. Не могу, — робкая улыбка.

Я усадил его на вторую табуретку, приобнял за тощие плечи.

— Это ты не сердись, Стуро. Я — трупоед. Я не умею сдерживаться. И я — боюсь.

— Чего, Ирги?

— Боюсь, что тебе будет плохо из-за меня. Очень плохо, Стуро, я серьезно говорю. Боюсь, что смогу уговорить тебя уйти в Бессмараг, там будет спокойней…

— Не бойся, — он положил голову мне на плечо, — Ничего не бойся, Ирги. Я никуда не уйду от тебя. Ты — кости мои.

Мы немного помолчали, а потом Стуро шепнул:

— Ты сам сказал — нужно время.

Время. Ты прав, козява. Прав.

Ничего. И к эмпатии твоей привыкну, и себя сдерживать.

Если это время нам с тобой дадут, брат мой. На Крыльях Ветра.

— Ладно, хватит, — сказал я. — Пора уже на боковую.

Стуро кивнул:

— Спокойной ночи, Ирги, — и утянулся к себе в закуток.

Я выпустил собак погулять, забрался на лежанку и честно попытался заснуть.

Перейти на страницу:

Похожие книги