Что-то кончается, что-то начинается

«Бонарт, — подумал Геральт. — Она убила его, ненавидя. Ох, Цири, Цири. Ты стоишь над пропастью, доченька. За твою Мистле мало и тысячи смертей. Берегись ненависти, Цири, она пожирает как рак».

— Береги себя, — шепнул он.

— Предпочитаю, чтобы береглись другие, — зловеще усмехнулась она. — Это гораздо важнее… По большому счету.

«Я уже никогда не увижу ее, — подумал он. — Если она уедет, я ее уже никогда не увижу».

— Увидишь, — сказала она и улыбнулась, и была это улыбка чародейки, а не ведьмачки. — Увидишь, Геральт.

Она вдруг вскочила, высокая и худощавая, как мальчишка, но ловкая, как танцорка. Одним прыжком влетела в седло.

— Иаааа, Кэльпи!!!

Из-под копыт кобылы брызнули искры, выбитые подковами. Из-за угла стены высунулся Лютик с перевешенной через плечо лютней и двумя огромными кубками пива в руках.

— Получи и напейся, — сказал он, присаживаясь рядом. — Это поможет.

— Не знаю. Йеннифэр пообещала, что если от меня будет нести…

— Пожуешь петрушки. Пей, подкаблучник. Долгое время они сидели молча, медленно прихлебывая из кубков. Наконец Лютик вздохнул:

— Цири уезжает, верно?

— Да.

— Я так и знал. Слушай, Геральт…

— Помолчи, Лютик.

— Ну, ну.

Они молчали снова. Из кухни тянуло ароматом жареной дичи, крепко приправленной можжевельником.

— Что-то кончается, — с трудом проговорил Геральт. — Что-то кончается, Лютик.

— Нет, — возразил поэт. — Что-то начинается.

9

Послеобеденное время прошло под знаком всеобщего плача. Началось с эликсира красоты. Эликсир, а точнее — мазь, именуемая «феенглянцем», а на Старшей Речи — «гламарией», и изготовляемая из мандрагоры, если ею умело пользоваться, удивительно подправляла красоту. По просьбе гостящих в замке дам Трисс Меригольд приготовила достаточное количество гламарии, и дамы приступили к косметическим священнодействиям. Из-за запертых дверей комнат доносились всхлипывания Цириллы, Моны, Эитнэ и Нюни, которым гламарией пользоваться запретили — такой чести удостоилась лишь самая старшая дриада, Моренн. Громче всех ревела Нюна.

Этажом выше всхлипывала Лили, дочка Даинти Бибервельта, так как оказалось, что гламария, как и большинство чар, вообще не действует на хоббиток и низушек. В саду, в кустах терновника, лил горькие слезы медиум женского полу, не знавший, что гламария приводит к мгновенному отрезвлению и сопутствующим оному явлениям, в частности, глубокой меланхолии. В западном крыле замка плакала Анника, дочка войта Кальдемейна, которая, не зная, что гламарию надлежит втирать под глаза, съела свою часть, и у нее открылся понос. Цири получила свою порцию гламарии и натерла ею Кэльпи. Кэльпи залоснилась еще крепче.

Немного поплакали также жрицы Иоля и Эурнэйд, так как Йеннифэр категорически отказалась надевать сшитое ими белое платье. Не помогло вмешательство Нэннеке. Йеннифэр сквернословила, кидалась разными предметами и заклинаниями, повторяя, что в белом она выглядит как затюканная шлюха. Нервничающая Нэннеке тоже принялась кричать, обвиняя чародейку в том, что та-де ведет себя хуже, чем три затюканные шлюхи вместе взятые. В ответ Йеннифэр пустила в дело шаровую молнию и раздолбала крышу на угловой башне, что, впрочем, имело свою хорошую сторону — грохот был столь ужасен, что от неожиданного шока у дочки Кальдемейна прошел понос. К счастью, не начался запор.

Снова видели Трисс Меригольд с ведьмаком Эскелем из Каэр-Морхена, которые, нежно обнявшись, втихаря прошмыгнули в парковую беседку. На сей раз никто не сомневался в том, что это были они сами, поскольку допплер Тельико в это время пил пиво в обществе Лютика, Даинти Бивервельта и дракона Виллентретенмерта.

Несмотря на активные поиски, не удалось отыскать гнома, откликавшегося на имя Шуттенбах.

10

— Йен…

Она выглядела изумительно. Черные, искрящиеся, схваченные золотой диадемкой волосы ниспадали блестящими волнами на плечи и высокий воротничок длинного парчового белого платья с черно-полосатыми буфастыми рукавами, стянутого в талии неимоверным количеством драпировок и лиловых ленточек.

— Цветы, не забудь о цветах, — сказала Трисс Меригольд, вся в глубоко-голубом, вручая невесте букет белых роз. — Ох, Йен, как я рада…

— Трисс, милая, — неожиданно всхлипнула Йеннифэр, и чародейки осторожно обнялись и чмокнули воздух друг у друга около ушей и бриллиантовых сережек.

— Ну, хватит нежностей, — сказала Нэннеке, разглаживая на себе складки снежно-белого одеяния жрицы. — Идем в часовню. Иоля, Эурнэйд, поддержите ей шлейф, иначе она свалится с лестницы.

Йеннифэр подошла к Геральту и рукой в белой перчатке подправила ему воротник черного, обшитого серебряными галунами кафтана. Ведьмак подал ей руку крендельком.

— Геральт, — шепнула она ему рядом с ухом, — я все еще не могу поверить…

— Йен, — ответил он тоже шепотом. — Я люблю тебя.

— Знаю.

11

— Где, черт побери, Хервиг?

— Понятия не имею, — сказал Лютик, надраивая рукавом застежки модной курточки верескового цвета. — А Цири?

— Не знаю, — поморщилась Йеннифэр и потянула носом. — Ну и воняет же от тебя петрушкой. Слушай, Лютик, ты что, решил стать вегетарианцем?