Можно возразить, что терапевту следует быть особенно осторожным, когда он делится с семьей своими планами. Скажем, для примера, что у терапевта есть следующая гипотеза: подросток пытается покончить с собой, чтобы помочь родителям сохранить брак. У терапевта, возможно, есть соблазн поделиться этой мыслью с родителями, подчеркнуть позитивные мотивы подростка, но нет таких родителей, которые захотели бы услышать, что их отношения настолько плохи, что их собственный ребенок чувствует, что должен принести себя в жертву ради них. Если он действительно пытается покончить с собой по этой причине, то родители будут подавлены и злы и на него, и друг на друга. Соответственно, он будет еще более упорствовать в своем саморазрушительном поведении. Поделившись этой гипотезой, терапевт разрушит терапию. Если же гипотеза неверна и мальчик пытается покончить с собой не для того, чтобы помочь родителям, а по другим причинам, терапевт будет вынужден признать свою ошибку. Супервизор должен постараться не ставить своих обучающихся в безвыходное положение.
Супервизор должен также решить, встречаться ли ему с клиентом своего подопечного, если клиент пожелает увидеться с человеком «из-за зеркала». Опять-таки это вопрос о том, демонстрировать ли клиенту всю подоплеку терапии. Иногда клиенту лучше сказать, что он сможет встретиться с супервизором после того, как будет решена его проблема. К тому времени клиенты обычно уже мало интересуются этим.
Мое предложение заключается в том, чтобы супервизоры и обучающиеся критически пересматривали практику, сложившуюся в прошлом и, возможно, уже бесполезную. Предположим, клиент спрашивает терапевта: «Вы женаты?» Что супервизор должен посоветовать обучающемуся ответить на этот вопрос? Супервизор, получивший традиционную подготовку, скорее всего, посоветует обучающемуся сказать клиенту: «А почему вы задаете мне этот вопрос?» Сегодня мы должны понимать, что такой ответ относится ко времени, когда терапевт был с точки зрения теоретиков чистым экраном для мыслей и побуждений, которые клиент на него проецирует. Когда клиент хотел узнать о терапевте какую-либо конкретную информацию, то считалось, что он манипулирует терапевтом или ведет себя неуместно. Основной акцент делался на фантазиях клиента, а не на реальном мире. Сейчас большинство терапевтов уверены, что клиент имеет право знать, состоит ли терапевт в браке и есть ли у него дети. Терапевт, который чувствует, что за подобным вопросом скрыт тайный смысл, может ответить: «Да, я женат. А почему вы спрашиваете?» Таким образом, терапевт может работать с различными аспектами вопроса, оставаясь при этом человеком. В наше время перемен в психотерапии следует заново оценить различные способы поведения клиента и терапевта. Очевидно, что с развитием семейной терапии терапевт стал более человечным в своих реакциях, и это изменение распространилось на другие виды терапии, основанные на иных идеологиях.
Так же как и в самой терапии, в обучении ей существуют культурные различия. Семейная терапия зародилась в Соединенных Штатах, и многие из ее процедур типично американские. Милтон Эриксон, оказавший огромное влияние на новые психотерапевтические направления, обычно приводил примеры из сельской жизни в Америке. Индивидуальная терапия родом из Европы и делает акцент на идеях первых психологов. Никто не ожидает от Фрейда обсуждения способов убедить корову выйти из хлева, хотя Эриксон часто приводил этот пример. Этот сдвиг в сторону семейно-ориентированной терапии впустил в терапевтический кабинет реальный мир, философии, фантазиям стали уделять меньше внимания.
Идея собрать группу терапевтов за «прозрачным» зеркалом тоже была американской. Понятие о лидере, который подхватывает идеи последователей, но сам принимает окончательное решение и несет ответственность за то, что происходит, отражает типично американский индивидуалистический подход. Он противоположен подходу семейных терапевтов в Японии, где, как я понял, супервизор и группа обучающихся за зеркалом должны прийти к согласию по поводу того, что нужно сделать; супервизор, по сути, только представляет группу.