Что такое философия

Но где же в конечном счете находится театр? Ответ очевиден: он не составляет части моего мышления внутри меня, но и не находится вне его, если под "вне" понимать "не иметь ничего общего", – он вместе, нераздельно вместе с моим мышлением, ни "в", ни "вне", а с моим мышлением, подобно тому как аверс связан с реверсом, лицо с изнанкой, без этой связи реверс превратится в аверс. Вспомните, каким образом мы рассуждали, наблюдая за тем, как идеализм формулировал свой тезис: я вижу сад, закрываю глаза и перестаю его видеть. Это бесспорно. Что здесь произошло? Здесь одновременно заключены мое видение и сад, мое сознание и его объект, мое мышление и то, о чем я мыслю. Но вот я снова открываю глаза, и сад появляется вновь, – стало быть, как только начинает существовать мышление, зрение, начинает существовать я его объект, видимое. Это явление бесспорное. И так как философия стремится к тому, чтобы слагаться лишь из явлений бесспорных, ничего не остается, как принять вещи такими, какие они есть, и сказать: внешний мир не существует без моей мысли 'о нем, но внешний мир не является моим мышлением; я не театр и не мир – я перед этим театром, я с миром, существуем мир и я. И обобщая, можно сказать: мир является не реальностью, существующей в себе, независимо от меня, – а тем, что он для меня и передо мной, и пока больше ничем. Пока мы движемся вместе с идеализмом. Но добавим: поскольку мир – это лишь то, чем он мне кажется, он будет лишь кажущимся Существом, и нет причины, которая заставляла бы нас искать. его субстанцию за этой видимостью – ни в субстанциальном космосе, подобно античным ученым, ни превращая самого себя в субстанцию, которую носишь при себе, как свое содержание или представление, как вещи, которые я вижу, трогаю, воображаю. Это великое предубеждение античности, которое должна исключить теперешняя идеология. Этот театр и я находимся друг перед другом, без посредников: он существует, потому что я его вижу, и является, несомненно, по крайней мере, тем, что я вижу, и таким, как я вижу, и это исчерпывает его бытие явлением мне. Но он не во мне и не смешивается со мной: наши отношения прекрасны и недвусмысленны. Я тот, кто видит его сейчас, он то, что я сейчас вижу, – без него и других вещей, подобных ему, мое зрение не существовало бы, то есть я бы не существовал. Без объектов нет субъекта. Ошибка идеализма состояла в том, что он превратился в субъективизм, в подчеркивание зависимости вещей от того, чтоб я о них мыслю, от моей субъективности, во не обращал внимания на то, что моя субъективность также-зависит от существования объектов. Ошибкой было утверждать, что я поглощаю мир, вместо того чтобы оставить нас неразделимыми, соседствующими, близкими, но тем самым различными. Смешно было бы сказать, что я синий, потому что вижу синие предметы, так же смешно, как утверждать, что синий предмет – это одно из моих состояний, часть моего Я, потому что он видим мною. Я всегда с собой, Я не что иное как то, что я мыслю о себе, я не могу выйти за пределы себя – но чтобы обнаружить мир, отличный от меня, мне не обязательно выходить за спои пределы, он всегда рядом со мной, и мое бытие такое же, как бытие мира. Я – интимность, такая в меня не входит никакое трансцендентное существо, но в то же время я – место, где появляется обнаженный мир, который не является мной, чужой для меня. Внешний мир. Космос, соседствует со мной в этом смысле он близок мне, но он – не я и в этом смысле.

Значит, нам нужно внести поправки в исходный момент философии. Основное данное Универсума состоит не просто в том, что существует мышление и существую я, мыслящий, – но в том, что, если существует мышление, то существую я, который мыслит, и мир, о котором я мыслю, – и существует одно с другим, так что их невозможно разделить. Но ни я не являюсь субстанциальным бытием, ни мир, но оба мы находимся в живой связи: я тот, кто видит мир, а мир – то, что видимо мною. Я существую для мира, а мир – для меня. Если нет вещей, чтобы видеть, думать и воображать, я бы не видел, не думал и не воображал, то есть не существовал бы.

Лейбниц в том фрагменте труда, где он дает беглую критику своего предшественника Декарта, замечает, что, по его мнению, относительно Универсума существует не единственная исходная версия, а две в равной степени в нераздельно изначальные; одна гласит; существует мышление, а другая: я мыслю о многих вещах. Удивительно, что до сих пор эта удачная мысль не была использована никем, даже самим Лейбницем.