Что скрывает Эдем

– Карина…

– Да, Шон?

– Переезжай ко мне.

Глава 14 Шрамы

– Шон, как ты умер? – тихо спросила я, когда мы как-то ночью лежали в его постели. Впрочем, теперь уже в нашей.

Я не спрашивала, съезжался ли он раньше с другими девушками. Впрочем, как и не ожидала признаний в любви. Было достаточно того, что Шон сказал, когда спасал меня: «Ты нужна мне, Мандариновая девочка, слышишь? Не смей меня оставлять!»

Эти простые, но искренние слова глубоко запечатлелись в моей памяти, и я поняла, что предложение перебраться к нему, несмотря на цинизм объяснений, которые за этим последовали, было для него важным шагом.

– Глупо, – ответил он, выпустив колечко дыма.

Шон курил особую фантазийную сигару со встроенным фильтром, защищавшим легкие от вредных веществ. Я ощущала только чуть сладковатый аромат табака, и этот запах мне отчего-то казался мужественным. Наверное, потому, что он стойко ассоциировался с Шоном.

– И все-таки? – мягко улыбнулась я.

– Общение с Лизой плохо на тебе сказывается… – Он сделал очередную затяжку. – Ладно, хорошо. Раз уж тебе так интересно, я погиб на дуэли. Билет в Эдем мне обеспечила одна крохотная пуля, пущенная прямо в сердце с расстояния двадцати шагов из раритетного пистолета.

– Дуэль? Ты шутишь?

– К сожалению, нет. В моей ветви реальности Столыпин не был застрелен в театре Богровым. Он сумел удержать политическую власть, и его реформы помогли улучшить экономическое положение державы. За этим последовали другие, более глобальные преобразования. Революции не произошло. Российская империя стала конституционной монархией, а аристократия сохранила свои привилегии. Что касается меня, то я был таким дураком-идеалистом, каких еще поискать надо.

Медленно повернулась к нему. Подложила ладонь под голову и, опершись на локоть, приподнялась на кровати.

– Звучит ужасно романтично, господин Феррен, – мурлыкнула я, с интересом разглядывая в полумраке его лицо. – Хочу подробностей.

– Ничего романтичного в юношеском максимализме с присущим ему гормональным бумом, непомерной глупостью и чрезмерными восторгами нет. Я был влюблен в одну девушку. Тот парень тоже. Я заводился, когда видел ее рядом с ним. Слово за слово, возникла перепалка – и я предложил стреляться.

Официально дуэли были давным-давно запрещены и считались пережитком прошлого. Люди нашего круга уже давно не решали споры с помощью оружия. Но тогда шел период восстановления утраченных ценностей и традиций. Международная мода. Балы дебютанток, литературные салоны, закрытые мужские клубы, постановочные дуэли… А я вбил себе в голову стать участником дуэли настоящей.

Мой соперник был старше и опытнее, а все действо по сути и выеденного яйца не стоило. Он мог бы рассмеяться мне в лицо, сказав, что не собирается иметь дело с мальчишкой, у которого молоко на губах еще не обсохло. Тем более я был сыном графа. Его бы никто не осудил. Или мог пустить пулю в плечо. Для острастки. Мне бы это только на пользу пошло. Но он выбрал сердце. Наши секунданты даже не предполагали, что дело кончится похоронной процессией. Никто не предполагал. Тем не менее все вышло именно так.

– Наверное, та девушка была удивительной, раз ты поставил на карту все ради нее…

Шон с наслаждением сделал очередную затяжку.

– Самая обычная кокетка. В меру смазливая, не в меру амбициозная. У нас с ней все равно ничего бы не вышло. Мы были слишком разными. Будь я немного умнее, пожелал бы ей удачи с этим иностранцем, а сам бы отправился с друзьями на скачки или в ближайший бордель. Но я был молод и впечатлителен. И многого не понимал. Зато Эдем сумел все расставить по местам. Жернова богов мелют медленно, но чрезвычайно мелко.

Эта история произвела на меня эффект разорвавшейся бомбы, особенно вкупе с теми образами, которые создало воображение Шона, когда он пел в клубе. Но и породила великое множество вопросов. Я покусала губу, делаю выбор между ними, и наконец задала самый безобидный:

– Шон Феррен – это псевдоним?

Он усмехнулся.

– Разумеется. Взял его уже после попадания в Эдем. Не одной же тебе позволено менять имена, госпожа Грантеева.

Я усмехнулась. Откуда только узнал! И осторожно, чувствуя, как сердце забилось быстрее, спросила:

– А как тебя по-настоящему зовут?

– Шон Феррен, Карина, Шон Феррен, – сухо ответил он. – Мое прежнее имя уже давно стерлось из памяти, потому что юноша, который его носил, бесславно умер на той бессмысленной, бесполезной дуэли.

Я прищурилась, вспомнив все, что знала о первом писателе Либрума. В голове пронесся хоровод противоречивых поступков и слухов. Но я видела в Шоне свет и верила в него особой верой влюбленной женщины. Слепой и непоколебимой.

– Думаю, он все равно живет где-то внутри тебя и иногда дает о себе знать, – ласково улыбнулась я.

– Не стоит питать по поводу меня иллюзий, Мандариновая девочка. Это чревато горькими разочарованиями.