Что сказал табачник с Табачной улицы

На звук копыт тихо приоткрывались тяжелые ставни, и за любопытством обшарпанных припортовых домов Румата ощущал скверный корыстный интерес. На корабельном канате покачивался круглый двойной жестяной портрет. На одной стороне король. На другой — дон Рэба. Румата пронзительно свистнул, запустил в него камнем, точно в край — портрет заскрипел, завертелся, набрал ход в одну сторону, после — в другую.

— Кто кинул камень? — рявкнул Румата тихо закрывающимся ставням. Добавил, как на Земле: — Ну, мертвая, — и похлопал жеребца между ушей.

Румата завернул за угол и, толкнув плечом дверь, вошел в один из притонов. Сзади пыхтел Муга с креслом.

В полутемном зальце, освещенном двумя горящими плоскими посудинами с маслом, дремал за стойкой длинноносый старичок с лицом мумии. Румата примерился уже щелкнуть его в длинный нос, как тот быстро открыл глаза и так же быстро проговорил:

— Что будет угодно благородному дону: мазь, понюшку, девочку?

— Не притворяйся, — удивился Румата. Но старик смотрел мимо.

С пола поднялась густо раскрашенная бабища, поспешно взяла в руки лютню, вывалила груди и уставилась на Румату. Румата достал маленький изящный арбалет, окованный черной медью, и положил, направив в нос старичку.

— Есть мальчик-варвар, совсем без зубов, — безнадежно забормотал старик, — у вас же обет не убивать… — Он облизнулся очень длинным языком.

— Ты видел когда-нибудь человека, который выполнял бы все обеты? — захохотал Румата. — Даже Ката Праведный… Бери кресло, подыханец…

Под терзающие душу звуки лютни они пошли по коридорчику, сырому и низкому, с дверями, занавесками и множеством колокольчиков.

Старик бормотал по ходу, старательно задевал колокольчики головой и ножками кресла.

— Есть нежные свиньи, которых мы ежедневно моем молоком…

Румата больно ударил его сапогом по копчику.

— Есть большая женщина совсем без ног и ее дочка с ногами…

— И старик подыханец, на сладкое… — Румата засмеялся, хотя из-за грязной занавески и был уже слышан чей-то скрипучий голос.

Старик выпустил кресло, оно плюхнулось в воду. Коридор заканчивался ручьем по колено. Румата подхватил кресло и швырнул в тяжелую занавеску, обшитую железными кольцами.

Кресло одиноко влетело в помещение, блестя бронзой и камнями. Там Румата его поднял, пиная шпорами чьи-то ноги, поставил и сел. Людей в барже было много. Они сидели на полу. Говорил один, обвиснув на конторке, с маленькой и узкой, изъеденной морщинами головой и такой же тонкой шеей, странно сочетающимися с огромными узловатыми руками и такими же огромными, будто литыми плечами.

Рядом за столом сидел казначей в слюдяных очках с баночкой краски на шее, лицо у него было белое, почти лишенное подбородка, птичье.

Ни полутьма с глазами, ни человек за конторкой не обратили внимания ни на грохнувшийся стул, ни на Румату, ни на Мугу.

— Выстребаны обстряхнутся, — продолжал человек за конторкой, и казначей тут же переложил цветной камушек из одной кучки в другую. — А это двадцать длинных хохорей, что?! — Он поднял маленькие без выражения и от этого абсолютно беспощадные глазки. — Мне показалось, что Пига ловит таракана… Это правда, Пига, сынок?!

— Не ловил я, Вага, — раздался из полутьмы бас. — Как можно?!

Вага покивал, по худеньким морщинистым его щекам потекли слезы. Он вытер их грязным рукавом, из-под которого мелькнула дорогая кольчуга.

— Старею я, — он сморкнулся под конторку, — увидел и забыл, что в этой мерзости томится благородный дон, которому и язык наш мерзкий не знаком, — и Вага, кряхтя, согнулся в поклоне.

— Я знаю все языки, Вага, — Румата ласково засмеялся, — я знаю все языки. Ты говорил на языке ночных воров, неразумные называют его вшивым, но вошь благословил Гаран, она разрешает спать только усталым и продлевает жизнь бодрствующим.

Румата ощущал враждебность полутьмы в тишине и в маленьких иногда вспыхивающих от движения огня глазах. Знал, что будет, — сладкий азарт тащил его, он поежился в духоте, пошевелил плечами, стянул к ушам золотой обруч и «потянул блесну».

— Ты рассуждал о книгочеях, которые отдают все, что у них есть, чтобы вы их спрятали. Орел наш дон Рэба платит вам медные монетки за обратное. Ты же, Вага, велишь брать сперва у первых, потом у второго, что хитро. Денежки — вот они, — Румата кивнул на камушки на столе казначея, — а книгочей у Рэба, — Румата вдруг показал, как дергается покойник в петле, и снова уставился на казначея. — Как он может есть без челюсти, или вы его кормите через задницу? Вага, тебе не следует смотреть мне в глаза. Мое происхождение, то, се…

Откинулась занавеска, на пороге стоял опухший мальчик с черным провалом вместо рта, в полупрозрачном халатике. Повизгивая, он уставился в глаза Руматы.

Румата крутанулся на каблуке.