Что посмеешь, то и пожнёшь

– Но ведь утренний поцелуй и письмо – лишь жалкий айсберг! – выкрикнул Васюган. Жабье его лицо пошло пятнами. – Вы что, не допускаете, что они встречаются вечерами? И далеко не при её марксах?[33] И что у них не бывает ничего такого?

– А вот за такое ответите! – шатнулась Валентина в сторону Васюгана и резко повернулась к Конскому: – Вызывайте сюда врача! Пусть посмотрит меня и скажет, было ли у меня такое напару с этаким!

Тут вскочил Трещенков.

– Врач уже прибыл! – и сажает себя кулаком в грудь. – Я врач! Я готов осмотреть, где что скажут. Готовность номер один!

Конский махнул ему рукой.

– Садись, рёхнутый! Ты особо не морщь коленки[34]… Не пойму… Или у тебя в мозгах запоринг?.. Не паясничай! Прикрой свою ржавую калитку… Извини, у тебя в заднице есть резьба?

– Как-то не замечал, – замялся пучешарый Трещенков, опускаясь на свой стул.

– Вишь, горе какое. Такой молодой, а уже сорвали!.. Хоть тыпо диплому и пинцет[35], да не смотреть тебе… Всего-то ты лишь ухом в горло и в нос!.. Или как там?.. Зубной, что ли… Конечно, я не собираюсь превращать свой кабинет в кабинет работника органов.[36] Еще не хватало установить здесь трон на раскоряку…[37] Не бюро, а какой-то психодром!.. Я хочу понять, что у нас сегодня за бюро?

– Я вам помогу, – сказала Валентина. – Васюган прифантазировал себе жуткую историю с растлением. И теперь навязывает эту историю всему бюро. Спросите, на что ему эта глупь? А чтоб выкинуть из газеты Антошу. Сам Васюган до редакции подвизался у папы в институте каким-то младшим… Есть ли у него хоть институтский поплавок? Не знаю… Писал в институтскую стенновку… И вдруг выплыл в областной молодёжной газете. Васюган смертно ненавидит тех, кто в работе способней него. Он давил, давил, давил Антошу. Без конца браковал его материалы. У Антоши лопнуло терпение. И одну забракованную свою статью Антон передал по телефону в «Комсомолку». Вот эту!

Она достала из сумочки газету, аккуратно развернула и белым куполком опустила её на стол.

Пузатистый Дуфуня как-то кисло глянул на газету и побагровел.

– Нет, это полный обалдайс! Слушайте, девушка! Не слишком ли много вы себе позволяете?! Что вы тут нас учите? Я понимаю, что вы слишком много, понимаешь, понимаете! Не хватит ли тут пуржить? Ну вам ли судить о профессиональных качествах редактора? Ваша история с «Комсомолкой» – чистый домысел! И что вы нам навязываете нелепую байку со статьёй Антона в «Комсомолке»? И мало ль чего там печатает «Комсомолка»? Печатает, ну и пускай печатает на здоровье. Мы не возражаем… Вы тут самая молодая, а пришла без зова и взбулгачила всех членов бюро! Понимаешь! Кого вызвали на бюро, – Дуфуня скользом глянул на меня, – рта и разу не открыл. А кого не вызывали – рта не закрывает! Ну и молодёжь пошла! Девушка! Выйдите, пожалуйста, отсюда. Без вас как-нибудь решим судьбу вашего парня… За дверью подождите… Ну всех членов бюро взбулгачила!

– Значит, вы с Васюганом заодно? – положила Валя руки на бока. – Значит, никакая правда вам не нужна?

– Идите… Идите со своей правдой… Всему бюро надоели…

– Я не знаю, какие вы члены, но чёрных жеребцов среди вас предостаточно!

– Девушка! Вы где находитесь?! Это не психарка, а бюро обкома! За такое поведение я вас выкину из комсомола!

– А я выкину вас из партии и из этого обкомовского кресла! Не вам вершить судьбы молодых! В грязи слишком глубоко сидите! Обрюхатили её, – Валентина ткнула в секретаршу Конского, вела протокол бюро – и строите из себя святого борца за коммунизм!? А ребёночку-то в ней уже шесть месяцев…

Секретарша заплакала:

– Валя! Ты зачем это сказала? Я ж просто как подруга подруге… Просто так сказала…

– А я, Люда, тоже просто так сказала… Не за деньги… Допекли…Пускай всё бюро знает, какой у них вождяра!

Людмила упала в обмороке на пол.

– Нашатырь! Нашатырь!

Нашатырь нашёлся тут же. В шкафу.

Поднесли ватку с нашатырём – Людмила очнулась.

Загремели отодвигаемые стулья.

Не до бюро.

Рохлец Конский трудно наклонился к сидевшей на стуле Людмиле:

– Благонравова! Откуда ты знаешь эту ромашку?

– Да как же мне её не знать… С пятого класса дружим… Она мне ровесница. Из-за болезни в девятом я взяла на год академический отпуск…

– Сама печатала повестку дня. Что же не сказала про эту неизгладимую розочку?[38]

– Да кто же думал, что она придёт?

Я не знал, что мне делать. Уходить? Без решёнки вопроса? Ждать? Чего ждать?

Валя взяла меня под руку.

– Айдатушки из этого коммунального сюра.

Повернулась на ходу и бросила, ни к кому не обращаясь отдельно:

– Тронете моего Тони – не обрадуетесь!

7

Через час я был в научно-исследовательском институте у отца Валентины.

Его холодность, трудно подавляемая неприязнь били по моему самолюбию, но я его понимал. А на что я мог рассчитывать после такого скандала? На отеческую ласку? Уж ладно и то, что хоть снизошёл до первой встречи со мной.

Я рассказал про бюро, поклялся, что ничего худого не было у нас с Валентиной.

– Не было, ну и не было… И на том спасибо, драный сынок…

– Я чувствую, вы не верите…