Что касается

«Скажи кизил, который я сказал...»

Скажи кизил, который я сказал:
не вкусом – лыком сам язык вязал.
Не ликом весел враль:
забыл с Кавказа в рай не взял словарь.

Я сто акцентов знал. Давно старик.
А вот лишь по церквям дразню заик.
Устал, забыл, ослеп.
Скажи кизил, Господь наш Логопед.

Кто кровью окропил холмы вокруг,
окрасил привкус мне слюны во рту? —
Я вырастил куст слов.
Свяжи кисель в раю Твоим узлом.

«Ни молока, ни мёда...»

Ни молока, ни мёда
в пустыне Вади-Кельт.
Так далеко от дома
беглец находит бейт.
Как буквы в свитках, мнимы
тут молоко и мёд, —
струится над камнями
лишь облако имён.

И бесы дуют зноем
настолько мимо чувств,
насколько преподобен
был житель здешних кущ
на дне глубоких трещин,
где узкий водопад
меж скалами подвешен, —
был житель прост и свят.

Он рад, что ты покинул
свою страну, беглец.
Ты, как бесстрастный гимел,
корабль безводных мест,
тропою каменистой
плывёшь – уже не мёртв —
а он навстречу с миской:
там молоко и мёд.

«Пошёл я гулять в чистое поле...»

Пошёл я гулять в чистое поле.
За первым полем увидел второе.
Прошёл второе – встретил козла.
Вышел в третье – а там Москва.

Глухое поле отваги и брани.
Поперёк и вдоль овраги да ямы.
На семи холмах – лопух да бурьян.
Восьмая Москва – алый мак-дурман.

Сидит в ней девушка на вокзале.
Голубыми плачет она глазами.
Плачет над мёртвой гнилью-трухой.
Чей-то череп гладит рукой.

– По ком, скажи мне, твои рыданья? —
– Убила я красивого парня.
Он изменил. Это был твой брат.
Теперь бери меня в законный брак.

– О, долго была у него ты в рабстве!
Теперь не мешает он нашей страсти.
Улыбнись, подставь мне губки свои.
Возьму тебя, увезу с Москвы.

Она ведь поле гульбы и брани.
В могилу здесь сводят девушек парни.
И только пули свищут но ним.
В этом поле любовь – полынь.

«Как поехал Исидор на Флорентийский собор...»