Что я видел. Эссе и памфлеты

Повиноваться своей совести – его правило, правило, которое не допускает исключений.

Верность этому правилу – вот что он утверждает, вот что вы найдете в этих трех томах: До изгнания, Во время изгнания, После изгнания.

III

Для него, он заявляет об этом, ибо каждый ум должен честно указать свою отправную точку, высшим выражением права является свобода.

Республиканская формула прекрасно осознала, что она говорила и что делала; градация социальной аксиомы безупречна. Свобода, равенство, братство. Ничего не прибавить, не убавить. Это три высших ступени. Свобода – это право, равенство – это действие, братство – это долг. В этом весь человек.

Мы братья по жизни, равны по рождению и смерти, свободны душой.

Уберите душу, не будет больше свободы.

Материализм – вспомогательный механизм деспотизма.

Заметим мимоходом, что на некоторые умы, среди которых есть даже возвышенные и благородные, материализм оказывает освобождающее действие.

Странное и грустное противоречие свойственно человеческому разуму: смутное желание расширить горизонт. Только иногда то, что принимают за расширение, оказывается сужением.

Установим, не порицая их, эти искренние заблуждения. Не был ли им подвержен на протяжении первых сорока лет своей жизни сам автор этих строк, будучи жертвой опасной, то поднимающейся, то идущей на спад борьбы идей?

Он пытался подняться. Если у него есть какая-то заслуга, то именно эта.

Отсюда его жизненные испытания. Всегда и во всем спуск легок, подъем суров. Легче быть Сийесом, чем Кондорсе⁴. Бесчестье – это просто, что делает его привлекательным для некоторых душ.

Не быть такой душой – вот единственное стремление того, кто пишет эти строки.

Поскольку он стал говорить таким образом, возможно, ему следует с необходимой сдержанностью сказать пару слов о той части прошлого, с которой смешана молодость тех, кто сегодня стар. Воспоминания могут внести ясность. Иногда человек изъясняется, как ребенок, каким он когда-то был.

IV

В начале этого века в самом пустынном квартале Парижа, в большом доме, окруженном садом, который изолировал его от окружающего мира, жил ребенок. До революции этот дом носил название монастыря фельянтинок. Ребенок жил там с матерью, двумя братьями и старым священником, бывшим ораторианцем⁵, все еще дрожащим при воспоминании о девяносто третьем годе. Достойный старец, гонимый прежде и снисходительный сегодня, был их милосердным воспитателем и обучал их основательно латыни, немного греческому и совсем никак истории. В глубине сада за огромными деревьями скрывалась наполовину разрушенная часовня. Детям запрещали ходить туда. Сегодня эти деревья, эта часовня и этот дом исчезли. Благоустройство, свирепствовавшее в Люксембургском саду, распространилось на Валь-де-Грас⁶ и разрушило этот скромный оазис. Теперь здесь проходит большая и довольно бесполезная улица. От фельятинок осталось только немного травы, и еще можно увидеть между двумя новыми строениями остаток старой стены; но это уже не стоит того, чтобы на него смотреть, если это не взгляд, устремленный в воспоминания. В январе 1871 года прусская бомба избрала этот уголок земли, чтобы, упав там, продолжить благоустройство, и г-н Бисмарк закончил то, что начал г-н Осман. Именно в этом доме во время первой империи выросли три брата. Они играли и работали вместе, строя планы, не зная, что их ждет. Это было детство, смешанное с весной, внимательное к книгам, деревьям, облакам, неясным и беспорядочным советам птиц, охраняемое мягкой улыбкой. Да будет благословенна моя мать!

На стенах, среди источенных червями, разбитых шпалер, можно увидеть остатки алтарей и крестов, ниши Мадонн и там и сям надписи: «Государственная собственность».

Достойного воспитателя звали аббат де ля Ривьер. Пусть его имя будет произнесено здесь с уважением.

О том, что в раннем детстве вас обучал священник, следует говорить с мягкостью и спокойствием. Это ошибка не ваша и не священника. Эта опасная встреча двух разумов, один из которых невелик, второй уменьшается, один растет, другой стареет, произошла при обстоятельствах, которые не выбирали ни ребенок, ни священник. Старость передается, как болезнь. Душа ребенка может покрыться морщинами от заблуждений старика.