Что я видел. Эссе и памфлеты

Сегодня, посреди катастроф, после войны внешней, после войны гражданской, перед лицом ответственности, которую навлекли на себя обе стороны, бывший изгнанник думает об изгнанниках нынешних, он занимается ссылками, он хотел спасти Джона Брауна, он хотел спасти Максимилиана, он хотел спасти Францию, это прошлое освещает ему будущее, он хотел бы затянуть рану отечества, и он просит амнистии.

Слепец ли это? Зрячий ли это?

XI

В декабре 1851 года, когда пишущий эти строки оказался за границей, его жизнь поначалу была довольно суровой. Изгнание острее всего заставляет почувствовать res angusta domi.[62]

Этот краткий очерк о том, «что такое изгнание», не был бы полным, если бы в нем не была мимоходом и с подобающей сдержанностью обозначена материальная сторона жизни изгнанника.

Из всего того, чем обладал изгнанник, ему оставалось семь тысяч пятьсот франков годового дохода. Его пьесы, которые приносили ему шестьдесят тысяч франков в год, были отменены. Поспешная продажа с торгов движимого имущества принесла ему немного меньше тринадцати тысяч франков. Ему надо было кормить девять человек.

Ему надо было позаботиться о переездах, о путешествиях, об устройстве на новом месте, о передвижении группы людей, центром которой он был, обо всех неожиданностях существования человека, вырванного отныне из земли и подвластного всем ветрам; изгнанник лишен корней. Надо было сохранить достойный образ жизни и сделать так, чтобы вокруг него никто не страдал.

Отсюда безотлагательная необходимость работы.

Скажем, что первый дом, в изгнании, Марин-Террас, был снят за весьма умеренную плату – пятьсот франков в год.

Французский рынок был закрыт для его публикаций.

Его первые бельгийские издатели опубликовали все его книги, не дав ему никакого отчета, среди них оба тома «Публицистических произведений». «Наполеон Малый» был единственным исключением. Что касается сборника «Возмездие», он стоил автору две тысячи пятьсот франков. Эта сумма, доверенная издателю Самюэлю, никогда не была возвращена. Общий доход от всех изданий «Возмездий» в течение восемнадцати лет конфисковался иностранными издательствами.

Английские роялистские газеты громко трубили об английском гостеприимстве, смешанном, как вы помните, с ночными нападениями и высылками, впрочем, как и бельгийское гостеприимство. Но что в английском гостеприимстве было в изобилии, это расположение к книгам изгнанников. Англичане перепечатывали, издавали и продавали эти книги с самым дружеским усердием и в интересах английских издателей. Гостеприимство, проявляемое по отношению к книгам, доходило до того, что забывали автора. Английский закон, который составляет часть британского гостеприимства, допускает такого рода забывчивость. Долг книги состоит в том, чтобы позволить автору умереть от голода (свидетельство тому Чаттертон²²) и обогатить издателя. В частности, «Возмездия» продавались и по-прежнему продаются в Англии, принося прибыль только книготорговцу Джеффсу. Английский театр был не менее гостеприимен для французских пьес, чем английские издательства для французских книг. Никакой гонорар не был получен автором за «Рюи Блаза», сыгранного в Англии более двухсот раз.

И, видимо, не без причины роялистско-бонапартистская пресса Лондона упрекала изгнанников в злоупотреблении английским гостеприимством.

Эта пресса часто называла пишущего эти строки скупцом.

Она его также называла пьяницей, abandonned drinker.

Эти детали также составляют часть изгнания.

XII

Этот изгнанник ни на что не жалуется. Он работал. Он заново построил жизнь для себя и для своих близких. Все хорошо.

Есть ли заслуга в том, чтобы быть изгнанником? Нет. Все равно что спросить: «Есть ли заслуга в том, чтобы быть честным человеком?» Изгнанник – это честный человек, который упорствует в своей честности. Вот и все.

Бывает время, когда такое упорство встречается редко. Пусть. Эта редкость отнимает что-что у эпохи, но ничего не прибавляет честному человеку.

Честность, как и девственность, существует вне похвалы. Вы чисты, потому что вы чисты. Нет никакой заслуги горностая в том, что он белый.

Депутат, изгнанный во имя народа, совершает честный поступок. Он дал обещание, он держит слово. Он держит его даже сверх обещания, как и должен делать каждый щепетильный человек. Здесь бесполезен императивный мандат; императивный мандат напрасно помещает унизительное слово на такую благородную вещь, как принятие долга; кроме того, он опускает главное – жертву; жертву необходимо принести, но невозможно навязать.

Взаимные обязательства, рука избранного в руке избирателя, избиратель и представитель дают друг другу слово. Представитель защищает избирателя, избиратель поддерживает представителя, – два закона и две силы, соединенных вместе, такова правда.