Что я видел. Эссе и памфлеты

При поверхностном взгляде на роман можно было бы подумать, что первоначальное намерение поэта состояло в том, чтобы с таким талантом изобразить исторический контраст между королем Франции Людовиком де Валуа и герцогом Бургундским Карлом Смелым. Этот прекрасный эпизод, быть может, действительно является недостатком композиции романа в том смысле, что он соперничает благодаря своей увлекательности с основной сюжетной линией; но эта ошибка, даже если она существует, ни в коей мере не умаляет глубину и комизм противопоставления двух государей, один из которых, изворотливый честолюбивый деспот, презирает другого, грубого и воинственного тирана, относившегося бы к своему противнику с пренебрежением, если бы посмел. Оба ненавидят друг друга; но Людовик не боится ненависти Карла, поскольку она груба и необузданна, Карл же опасается ненависти Людовика, так как она скрывается за лестью. Герцог Бургундский в своем собственном лагере, в своих владениях испытывает беспокойство, находясь рядом с беззащитным королем Франции, как ищейка рядом с кошкой. Жестокость герцога порождена его страстями, жестокость короля – его характером. Бургундец откровенен, потому что вспыльчив; он никогда даже не думает о том, чтобы скрыть свои злодеяния; у него совсем нет угрызений совести, поскольку он забывает свои преступления так же, как гнев. Людовик суеверен, может быть, потому, что он лицемерен; религии не достаточно тому, кого мучит совесть и кто не хочет раскаяться; но напрасно он старается поверить в то, что существуют способы искупить зло, – все они бесплодны, память о зле, которое он совершил, постоянно живет в нем рядом с мыслями о злодействе, которое он еще совершит, потому что всегда помнят то, о чем долго размышляли, и потому что преступление, бывшее желанием и надеждой, становится также воспоминанием. Оба государя набожны; но Карл клянется своим мечом прежде, чем поклясться Богом, тогда как Людовик старается подкупить святых денежными пожертвованиями и придворными должностями, примешивает дипломатию к своей молитве и занимается интригами даже с небом. Людовик обдумывает, насколько опасна война, тогда как Карл отдыхает уже после победы. Вся политика Смелого в его руке, но глаз короля проникает дальше, чем рука герцога. В конце концов, Вальтер Скотт, сталкивая двух противников, доказывает, насколько благоразумие сильнее дерзновения и насколько тот, кто, кажется, ничего не страшится, боится человека, который, по-видимому, всего опасается.

С каким искусством знаменитый писатель рисует нам французского короля, когда он с изощренным коварством является к своему прекрасному бургундскому кузену и просит у него гостеприимства, а в этот самый момент надменный вассал собирается объявить ему войну! И что может быть драматичнее новости о мятеже во владениях герцога, вызванном агентами короля, которая подобно молнии поражает обоих государей, когда они сидят за одним столом! Так одно мошенничество мешает осуществлению другого, и осторожный Людовик сам предал себя безоружным в руки справедливо рассерженного врага. История говорит кое-что обо всем этом; но здесь я поверю скорее роману, чем истории, потому что предпочитаю нравственную правду правде исторической. Еще замечательнее, быть может, та сцена, где обоих государей, которых не смогли пока сблизить и самые мудрые советы, примиряет жестокое деяние, которое один из них замышляет, а другой совершает. В первый раз они вместе смеются от души; и этот смех, вызванный расправой, на мгновение сглаживает их разногласия. Эта ужасная идея заставляет вздрогнуть от восторга.

Мы слышали, как критиковали изображение оргии – якобы безобразное и возмутительное. Это, по нашему мнению, одна из самых прекрасных глав этой книги. Предприняв попытку изобразить знаменитого разбойника, прозванного Арденнским вепрем, Вальтер Скотт потерпел бы неудачу, если бы не сумел внушить ужас. Нужно всегда смело браться за драматический сюжет и во всем искать самую суть предмета. Только так достигаются эмоциональная насыщенность и интерес. Только робким умам свойственно капитулировать перед сильным замыслом и отступать на проторенные пути.

На том же основании мы оправдаем два других отрывка, которые кажутся нам не менее достойными размышлений и похвал. Первый – это казнь Хайреддина, необычного персонажа, из которого автор, возможно, мог бы извлечь еще больше пользы. Второй – глава, где король Людовик XI, арестованный по приказу герцога Бургундского, готовит в своей тюрьме с помощью Тристана Отшельника² кару для обманувшего его астролога. Прекрасная мысль – показать нам этого жестокого короля, который даже в темнице находит достаточно места для своей мести, требует в качестве последних слуг палачей и использует оставшуюся у него власть, чтобы отдать приказ о казни.