Что было, то было (повести, рассказы)

Звали ее Ириной. Был на ней поношенный сарафан, который она надела в то воскресное утро, чтобы заняться домашними делами. Муж и десятилетняя девочка еще спали. Ирина решила угостить их летним салатом — направилась за овощами на рынок. И не дошла. Зловещий гул самолетов остановил ее на полпути. Было ли то предчувствие беды, но она как вкопанная стояла посреди улицы, глядела в небо, вдруг потускневшее, и ждала чего-то необычного. Нет, ей никогда не удастся забыть, выкинуть из памяти жуткую картину того утра. Она увидела, как от самолетов отделились черные капли и полетели вниз, к земле, на город, который еще не совсем проснулся, услышала дальний и близкий грохот взрывов…

Домой Ирина бежала обезумевшая: она поняла, что это — война, которую ждали когда-то, но только не вчера и не сегодня.

Она не увидела дома, в котором жила годы, из которого недавно выходила на улицу. Не было и той улицы, по которой она двадцать минут назад шла: улицу завалило рухнувшими домами, заволокло не осевшей еще пылью. Кругом горело, вихрило. А муж?! А дочь?! Ирина хватилась их почему-то не в первые секунды. Эта мысль ударила в голову вместе с догадкой — они ведь тут, под осевшими стенами!..

Минск пылал, рушился, стонал…

Горе ее было пострашнее Ольгиного. В усталых глазах Ирины, казалось, все еще виднелись отсветы взрывов бомб и пожаров, в сердце застыло, окаменело свое и чужое горе. Виденное, пережитое и потерянное в растерзанном Минске посеребрило ей волосы, но не лишило сил и воли к жизни. За скупым разговором с Ольгой она наплакалась по-бабьи, а узнав ее положение, начала утешать. Да, ей надо было встретить Ольгу, чтобы ее тревогами заслонить от самой себя свое неизбывное горе. Ей легко было проникнуться тревогами Ольги.

Хорошо, что ехала Ольга в город, в котором бывала, к своим. Знала: мать мужа — близкая родня — примет с радостью. Свекрови невдомек — бабушкой стала… Вот только сразу спросит о Василии. Невеселый будет разговор…

И в вагоне, кого бы ни послушала Ольга, всех коснулась беда — плачут, охают, утешают друг дружку. Ирина вон тоже. У самой горя по горло, уткнуться бы лицом в руки и рыдать, рыдать… А она еще печется об Ольге: отвлекает ее разговорами от надсадных дум, пеленает Сашеньку. Удивительная женщина! Не сразу и догадаешься, что везет она с собой свою тяжкую печаль. Ждала несколько суток в Минске — не отроют ли под развалинами дома тех, кого они похоронили. Всю первую ночь просидела у этой необычной братской могилы. Старела, но не плакала. Видела — не у нее одной горе. Кинулась помогать людям тушить пожары, спасать пострадавших от новых бомбежек. И когда поняла, что нет уже сил смотреть на людские страдания и что ожидание увидеть и самой похоронить мужа и дочурку напрасно, села в поезд. Ставшая вдовой, одинокой, почерневшая, с впалыми щеками, седая, она казалась раза в два старше Ольги, хотя разница была всего в несколько лет. Ехала Ирина на Север, в родной колхоз, с которым рассталась давненько.

Отец ее там председателем. И вообще полно родни. Только бы добраться…

В Смоленске поезд нырнул на запасные пути — пропускали воинские эшелоны. Город был в огне, в дыму. Кругом — едкая гарь. Тоже бомбил! Ольга растерялась — как же она тут с ребенком? А может, ехать к Даше, на Урал?.. Не то получится: Вася-то считает — в Смоленске она, будет писать. Нет уж, надо к Васиной матери.

— Пойдешь? — спросила Ирина, разгадав ее сомнения.

— Пойду, — ответила Ольга.

— Шла бы одна, без ребенка. Я понянчусь.

— Что ты выдумала! — испугалась Ольга. — А вдруг поезд уйдет?

— Я же не уеду, если что.

— Нет, боязно. Пойду с Сашкой.

— Упрямая… Тогда уж вместе. Ольга обрадовалась:

— Спасибо, Ира! Тут совсем близко. Я ж бывала. И в Днепре здешнем купалась. С Васей…

Вспомнила — и на глаза навернулись слезы. Не без слез будет и встреча со свекровью. Наслушаешься причитаний, и сама наплачешься.

Пусть бы только это. Но Ольгу ожидало куда более трудное испытание.

Они дошли до того места, где когда-то стоял дом, в котором собиралась теперь Ольга жить, растить Сашу на радость бабушке и ждать писем от Васи. Дома не было: он спален и развеян. Посреди улицы, ножками кверху, лежал стол. Кругом валялись битый кирпич, штукатурка, обгорелые бревна, доски. На чудом уцелевшей низенькой зеленоватой ограде поскрипывала на одной петле калитка. За калиткой, на земле — пробитый осколком жестяной номер с цифрой «22».

Ольга в оцепенении глядела не мигая прямо перед собой. Ирина отошла с Сашей на руках в сторонку и не мешала ее горестному молчанию.

Неужели так вот и будут опережать несчастья? Думала, пристанет у родных, а тут — тоже война. Даже то, что напоминало о радости прошлого, хотя бы вот этот палисадник, калитка, деревянный тротуар над канавкой, даже все это навевало печаль. Она не думала о том, что могло что-то случиться с матерью Василия, гнала эту мысль прочь, и все же было страшно видеть вместо знакомого дома пепелище, и вопрос — где же она, жива ли? — готов был криком пройти через сердце.