Что было, что будет...

– Мне и свекровь так говорит. А Гарри считает, это проявление неуважения ко всем его родным, погибшим в Холокосте. Я начинаю чувствовать себя подругой Гитлера Евой Браун.

– Ну, хорошо, хоть свекровь рассуждает здраво. А что она еще сказала? – с интересом спросила Маргарет.

Маргарет была красивая женщина, несколькими годами моложе Олимпии. В юности она даже подрабатывала фотомоделью, снималась для журналов «Харперз Базар» и «Вог» – чтобы было чем платить за учебу.

– Спросила, как я отнесусь, если она купит себе платье из черного бархата, и когда мы с ней сможем пройтись по магазинам.

– Вот именно! Такая же реакция, как у меня. Пошли их всех подальше, Олли! Пусть твоя революционерка умерит свой пыл, и мужу тоже пора образумиться. Правозащитники против этого бала не выступают? Ну так и ему нечего возмущаться. А твой бывший – просто козел!

– Это точно. Он бы предпочел отказаться от дочери, чем смириться с тем, что дочь отказывается выехать в свет. Я просто хочу, чтобы они получили удовольствие – как я в свое время. Никакого политического подтекста тут нет – и никогда не было. Мой первый бал пришелся на семидесятые годы. В шестидесятые, по-моему, они популярностью не пользовались, а в сороковые и пятидесятые на них еще женихов ловили, так что, можно сказать, тогда это была жизненная необходимость. Теперь об этом, конечно, речи не идет, девчонки просто наряжаются, форсят и флиртуют с кавалерами. Один-единственный вечер как дань традиции ради фотографий в семейный альбом. Никаких поруганных ценностей!

– Говорю же тебе, у нас в Гарварде было полно девчонок, которые выезжали на балы и в Нью-Йорке, и в Бостоне. Но лично мне было на это глубоко наплевать, меня это нисколько не трогало. Один раз подруга даже с собой приглашала, но у меня как раз фотосессия тогда была для одного модного журнала. Так что еще неизвестно, кто кому тогда завидовал!

– Слушай, Мэг! Так поедем с нами! – с воодушевлением предложила Олимпия.

– Ты серьезно? А что? Я бы с удовольствием полюбовалась на всех этих красоток и на снобов – их родителей.

У Олимпии даже в мыслях не было, что появление на Аркадах темнокожей Маргарет может кому-то показаться неуместным. Пусть ее предложение и было продиктовано порывом, но порыв этот был вполне искренним.

Итак, она уже пригласила на англосаксонский бал еврейку и афроамериканку, да и сама она, к слову сказать, тоже уже не была христианкой. Если же оргкомитету по какой-то причине это не понравится – это не ее проблема.

– Хорошо бы Гарри в конце концов одумался, – со вздохом произнесла Олимпия. Она совершенно не выносила ссор с мужем. После малейших размолвок с Гарри у нее все валилось из рук.

– Если нет – ему же хуже, много потеряет. Сам себя накажет. Дай ему время спуститься с небес на землю. Еще образумится, когда узнает, что мать с тобой солидарна и тоже считает, что обеим девочкам надо принять приглашение.

– Да, – вздохнула Олимпия. – Дело за небольшим – уговорить Веронику. В противном случае пускай они с Гарри на пару пикетируют бал. С транспарантами против любительниц мехов и в защиту животных, бездомных, безработных и представителей небелой расы.

Обе посмеялись, а спустя полчаса Олимпия уехала домой.

Вечером обстановка в доме царила напряженная. За ужином никто не проронил ни слова, но по крайней мере хотя бы все поели. Когда ложились спать, Гарри уже немного смягчился. Ни с ним, ни с Вероникой Олимпия о бале не говорила. Эта тема в доме вообще больше не обсуждалась, пока через три дня Вероника не получила письмо от отца, приведшее ее в бешенство.

В письме Чонси изложил свою угрозу касательно платы за обучение обеих дочерей в случае неучастия в Аркадах. Дочь бушевала, обвиняла отца в подлости, стремлении ими манипулировать, попытке сделать из нее заложницу и подвергнуть шантажу. Олимпия угрозу бывшего мужа никак не комментировала, только про себя отметила, что после этого сестры помирились. Вероника, правда, пока впрямую не сказала, что изменила свое решение, но и упираться перестала. Получив письмо отца, она забеспокоилась. Она боялась навредить сестре или вынудить мать оплачивать ее учебу. Но на отца она страшно разозлилась и не стеснялась в выражениях на его счет. Гнилые убеждения, бессовестное поведение – это были самые безобидные из ее выражений.

Олимпия отправила в оргкомитет подтверждение и взнос за обеих, написав, что дочери будут счастливы принять участие в бале. Мужу ничего не сказала, рассудив, что времени до декабря еще много и все уладится. Он лишь один раз высказался на эту тему, когда ее затронул приехавший на выходные домой Чарли. Гарри произнес тогда три слова, но этого было достаточно.

– Я не поеду, – проворчал он и вышел, оставив Олимпию беседовать с сыном.

– Дело твое, – негромко отозвалась Олимпия, хорошо помня слова свекрови и Маргарет Вашингтон. Она надеялась, что за семь месяцев может многое измениться.