Чрезвычайные обстоятельства

– Так точно!

– Да бледности этой не было. Болели, что ль?

– Полчаса назад из госпиталя, товарищ подполковник.

Скляренко шевельнул щеточкой усов, вытянул нос, словно принюхивался к духу, шедшему от Дадыкина.

Слишком неласков стал этот загорелый подполковник. Вот когда он прилетал на «войну», тогда был проще, доступнее – человеком был, а тут поугрюмел, насупился, забурел.

На «войне» у подполковника подпорок никаких не было, никакой брони – он такой же, как и все, из того же материала сделанный, такой же мягкий – если ткнет горячий осколок, то прошьет так же, как и рядового. И одна защита у подполковника – тот же рядовой либо старший лейтенант…

– Что там у вас? – Скляренко нетерпеливо побарабанил пальцами по столу.

– Вопрос, товарищ подполковник, – Дадыкин кашлянул в кулак, упрямо нагнул голову – не понравился ему в этот раз Скляренко, и командиры, и солдаты таких мужиков не любят, бычатся, стараются отсесть от них подальше, завернуть за угол, проглотить обиду. – Помните, я в бою взял наркотик?

– Не помню, – сказал Скляренко, – я этим не занимался.

– Сто тридцать килограммов сильнодействующих наркотиков, – тупо проговорил Дадыкин.

– Может быть. Ну и что?

– Мне сказали, что они у вас хранятся?

– Да, стояла у меня в сейфе какая-то хреновина… В мешках. И что это было – не знаю. Так что вы хотите, капитан?

– Узнать судьбу наркотиков; куда они, как они, чего они? Рота интересуется.

– Никто у тебя, капитан, этими наркотиками не интересуется, не заливай, – неожиданно грубо, на «ты» обрезал Скляренко. – И в роте у себя ты не был столько времени, что, наверное, лица взводных позабыл! И лицо помполита… Я уж не говорю о других, что поменьше и помельче!

Насчет роты Скляренко был прав, – Дадыкин скользнул взглядом по носкам своих ботинок, – в роте он не был давно. Как ранило, так и не был. Не поскачешь же в нее с клюшечкой, потея и стеная… Да и трамвай в роту, как в Москве или в Ставрополе, не ходит.

Не прав Скляренко. Что-то обиженное, пацанье возникло в Дадыкине, он попробовал в себе это задавить, но безуспешно – слова ранят сильнее топора, криволапо переступил с ноги на ногу, – не думал, что Скляренко заденет его. И за что, спрашивается, – разве маленький человек командир роты перед ним виноват? Виноват? Тогда в чем?

И насчет взводных и помполита Абдулова Скляренко не прав – Абдулова, например, его удлиненное с широко посаженными, всегда удивленными татарскими глазками лицо Дадыкин будет помнить даже на смертном одре.

– Понятно, товарищ подполковник, – глухо проговорил Дадыкин и собрался было уйти, но что-то удержало его – он не мог объяснить, что именно, слова были бессильны, они просто не подбирались, не шли на язык, не происходило таинства рождения, невольное онемение это беспокоило Дадыкина.

– Что понятно? – в голос подполковника наползли угрожающие ржавые нотки – и без того скрипучий, голос вообще стал состоять из одного скрипа. – Понятно, что ничего непонятно?

– Так точно! – Дадыкин сдвинул обшарпанные каблуки ботинок, стук получился тихим и жалким, – понятно, что ничего не понятно, товарищ подполковник!

Подполковник еще в одном был не прав – ребята обязательно спросят у ротного: «Ну как там поступили с мешками? Сожгли или продали за большие деньги за границу? Может, анальгина из порошка наделали?» Его усталым, на всю оставшуюся жизнь наевшимся здешней красной пыли ребятам надо обязательно знать, за что они воюют, за что трескают эту проклятую пыль – едкую, очень мелкую – мельче муки, невесомую, как воздух часами висящую над землей, – за что калечатся, губят себя и губят других?

Что скажет ротный своим ребятам? То, что подполковник на него нагавкал? Обида снова шевельнулась в ротном.

– Извините, товарищ подполковник, – сказал он и рывком нахлобучил панаму на голову.

– Эван, уже и обиделся, – голос подполковника помягчел, скрипучесть разредилась, в железной ржави проступило что-то живое, виноватое, и это удивило ротного. Он стянул панаму с головы: может быть, ангел спустился с неба, а ротный его не заметил? – Наркотик, говоришь? – переспросил подполковник.

– Так точно, нам сказали – наркотик. Наркотики, – поправился Дадыкин, – сто тридцать килограммов!

Если бы ротный, искушенный в военном деле, в том, как вести бой в ущелье или малыми силами держать кишлак, был бы искушен в делах бытовых, штабных, он бы заметил, что Скляренко посерел лицом, когда увидел Дадыкина на пороге – хоть и готовился подполковник к встрече, и предполагал, что с солдатами дадыкинской роты ему так или иначе придется повидаться – земля-то круглая, а оказался не готов – внутри у него все похолодело, сжалось, сердце юрко скользнуло в ноги, в груди образовалась пустота, лопатки вспотели, от Скляренко в пространство потекли скорбные токи, – ему надо было время, чтобы прийти в себя, хотя бы несколько минут, нужна была встряска, электрический удар, – вот Скляренко и заслонился начальственной грубостью, хамством, хотя действовать надо было не так, не та-ак, и он это понимал.

Вспомнил Васнецова, его анекдоты. Вот уж кто никогда не растеряется!