Чрезвычайное

Анна Игнатьевна, похудевшая, с мешками под глазами, радостно всплеснула руками, не выдержала, заплакала и начала с разгону жаловаться: рабочих мало, еле достала краску, того и гляди не управимся к концу августа, учителя почти все в отпуске, трудно... "Как хорошо, что вы наконец приехали!.." Новости... Какие новости? Обо всем докладывали в письмах... Саша Коротков поступил в Московский университет, - разумеется, на физико-математический... Нина Голышева вместе с Сашей ездила в Москву, пробовала поступить в Институт кинематографии, хотела стать актрисой кино, увы, вернулась обратно, собирается учиться на заочном в сельскохозяйственном... А Тося, подумать только, Тося вышла замуж!.. Не обошлось без мелких неприятностей. Лубков-отец упрекал, что школа выпускает в свет людей без высоких идеалов... "Как хорошо, что вы наконец приехали!.." Евгений Иванович Морщихин?.. Что ж, освободили от работы. Вынуждены были сделать. Давно, еще до экзаменов... Живет себе, влез в хозяйство, какие-то люди у него постоянно торчат... "Как хорошо, что вы наконец приехали!.."

Я вышел из школы, обремененный новостями.

Солнце палило немилосердно, старые церкви грели на нем свои проржавевшие купола, свежие афиши с заборов солидно внушали прохожим, что такого-то числа в районном Доме культуры лекция на тему "Великие научные открытия и религиозная догматика", вместе с внушением - застенчивым шрифтом, как водится, обещание: "После лекции танцы".

Я, не торопясь, шагал, и встречные приветствовали меня:

- Анатолий Матвеевич, здравствуйте!.. Добрый день, Анатолий Матвеевич!.. С приездом вас, Анатолий Матвеевич!..

Вот я и дома. Для пейзажа нашего пропыленного городка не хватало только моей грузной, враскачку вышагивающей фигуры. Она появилась. Я дома, все в порядке...

К кому же зайти сначала?.. В райком к Ващенкову?.. Не стоит с этим спешить, пока не пригляделся... К Аркадию Никаноровичу? К Тропниковым?.. А не начать ли с не очень приятного визита к Морщихину? Я непременно должен видеть его, должен сказать ему пару слов.

Калитку морщихинского дома мне отворил не сам Морщихин и не его жена, а человек, которого все по городу звали Ванька Кучерявый. Я его встречал на улицах пять и десять лет назад, и всегда он выглядел точно так же, как сейчас, - потасканное, нездоровое лицо алкоголика, пыльные волосы, рубаха с расстегнутым на костлявой груди воротом. Один из тех - вечный полумужчина, полуюноша, полуинтеллигент, полулюмпен, без твердого места, без определенной профессии, завсегдатай районной чайной и дежурного магазина, где он обычно хватал за рукав шоферов и, колотя кулаками в костлявую грудь, читал им стихи Есенина: "И я склонился над стаканом, чтоб, не страдая ни о ком, себя сгубить в угаре пьяном!.."

Он довольно заносчиво спросил:

- Что вам угодно?

- Хозяина.

- Занят.

- А вы-то, извините, кто здесь? - поинтересовался я.

- Я друг этого дома! - с такой напыщенностью заявил он, что я не удержался от улыбки.

- Тогда во имя этой дружбы не откажите в любезности, позовите ко мне Евгения Ивановича.

И пока он ходил, я сообразил: для темных старух "просвещенные" речи бывшего учителя математики, наверно, слишком заумны, у него свой круг поклонников, людей с претензией на образование, и Ванька Кучерявый, читающий со слезой за стакан водки "Москву кабацкую", один из них. Друг дома - смех и слезы.

Хозяин проверял взятки в ульях, вышел ко мне в белом несвежем халате, в шляпе с закинутой наверх сеткой. Увидел и заметно смутился, сразу же закосил глазами в сторону, но улыбнулся смущенно.

- Анатолий Матвеевич! Рад вас видеть... В дом пойдемте. Может, самовар?.. Мед свежий...

- Нет, спасибо, я на одну минуту.

- Тогда вот сюда, в тень.

Мы уселись на скамеечку под унылой от старости черемухой. Уселись и замолчали...

Ванька Кучерявый стал в стороне, уставился в пространство, приосанился в красноречивой позе: я почтителен, но независим.

Широкое каменно-тяжелое лицо, все тот же убегающий взгляд, мослоковатые крупные руки, неловко лежащие на коленях. Изменился лишь чуть-чуть - каменное лицо покрывает какое-то благодушное маслице...

- Анатолий Матвеевич, - первым заговорил Морщихин, - из всех людей, с кем я тогда сталкивался, единственно о ком сейчас думаю с глубочайшим уважением, это о вас.

- Теперь приходится сталкиваться с другими?

- Что ж, - нахмурился Морщихин, - другая жизнь, другие знакомства.

- Вы, вижу, не очень-то убиваетесь?

- Я теперь могу быть самим собой.

- То есть проживать день за днем среди ульев и кустов малины, а в свободное время втолковывать, какая связь между теорией Лобачевского и святой троицей?

- Анатолий Матвеевич, - суховато, но с достоинством ответил Морщихин, - зачем колоть этим глаза? Если к вам придут за словом утешения, неужели вы отвернетесь, прогоните людей от себя? Не могу гнать и я.

- Помните, вы говорили: какой, мол, вы воин. А уже я тогда знал - развяжи вам руки, непременно будете воином.

- Называйте меня воином, коль вам нравится. Только вреда от моей так называемой воинственности никому нет.