Чрезвычайное

При упоминании о Тосе Лубковой Саша насупился.

- Она из тех, что, когда самой плохо, к богу и к черту за правдой полезет. Когда самой - понимаете, - а не другим.

- Нет, не понимаю.

- Было плохо ей - бога искала. Стало устраиваться - бога побоку. Теперь парень один сговаривает ее пожениться, как школу закончит. А много ли такой Тосе надо - замуж выскочить, детей нарожать. Правдолюбка! А за Евгения-то Ивановича тогда не заступилась.

- А что за парень?

- Кешка Лаптев, кладовщик в райпотребсоюзе. Он, конечно, в бога не верует, но от Тоси этой далеко не ушел. Женится, будет деньги на семью зарабатывать - вот и все их счастье.

- Поздно мы спохватились. Жаль...

- Что жаль?

- Жаль, что Тося кончает школу. Годик бы - мы из нее человека сделали.

Саша ради уважения ко мне промолчал, но физиономия его выразила полное сомнение.

- И жаль еще, что тебя кой-чему недоучил, - добавил я.

- Меня? - насторожился Саша.

- До сих пор Лубкову откидываешь, как бесполезную вещь, лишнюю в хозяйстве.

- Она сама себя откидывает.

- А если человек по своей вине в полынью попадет - бросишься спасать? Или отмахнешься - сам виноват?

Саша помолчал, задумался, ответил:

- Видать, не получится из меня педагога. Что делать...

- Ну, а порядочный-то человек получится?

- Стараюсь быть им.

- Что пользы, если ты стараешься быть порядочным для себя...

За дверью раздались голоса. Саша вскочил со стула.

- Улетучивайся, братец. Жаль, не договорили, - посетовал я.

Саша рванулся к окну.

- Приходи. Слышишь?.. Теперь дорогу знаешь.

- Приду, Анатолий Матвеевич...

Ветки смородины с вырвавшимися из почек листочками закачались под окном...

- К тебе гость, - Жена открыла дверь.

Быть не может! Мне сегодня везет. В дверях появился Ващенков, кашлянул в кулак, опустился на стул, серьезный, чуточку смущенный, пахнущий по-крестьянски табаком, полем, конским потом.

- Мотаюсь по командировкам - сеем. Давно пытался прорваться к вам. Как здоровье?

- Встану всем назло.

- Ого, настроение боевое.

- Петр Петрович, - заговорил я, - вы человек неплохой, и вокруг вас люди хорошие. Но то, что все они верят Лубкову, что он им понятнее других, - опасный признак. Задумайтесь над этим.

Ващенков полез за папиросами, но вспомнил, что он у постели больного, нахмурился, вынул руку из кармана.

- Задумался... А вы в свою очередь подумайте о том, как начать все снова.

- Вы на это рассчитываете?

- Вы будете нужны, Анатолий Матвеевич.

- Вам?

- И мне тоже. А так как вы нужны здоровым и энергичным, мы вас, как только поокрепнете, пошлем на курорт, и не на обычный срок, а месяца на два. Два месяца не потеря, когда впереди дело многих лет. О путевках не беспокойтесь...

Костистое лицо обтянуто сухой кожей, нависший нос, глубоко запавшие глаза - что-то новое в нем, а что - не понять. Быть может, я его таким серьезным еще не видел. Похоже, что мое поражение на бюро не было уж таким большим поражением, если оно не прошло даром для этого человека.

Мефистофельским голосом кричала утка за окном, но теперь я уже не обращал на нее внимания. Пока болен, пока еще не могу подняться с постели, но рано по мне служить панихиду.

28

Последний могиканин из земских лекарей, Кирилл Фомич Прохоров, продержал-таки меня в постели почти целый месяц. После этого я сразу уехал в Кисловодск. Лазил по холмам, играл в шахматы, ездил в Пятигорск, наслаждался легкомысленной кисловодской погодой - едва разгонится дождь, как сразу же выглядывает веселое солнце, - изнывал от скуки, ждал писем из дому. Окреп, загорел, хотя меня предупреждали: не злоупотребляй солнцем, сбросил что-то около десяти килограммов, но стройней от этого не стал.

Вернулся в свой город, когда на зеленых березах, как седина в голове сорокалетнего мужчины, кое-где пробивались желтые пряди. В полях созревали хлеба, грузовики с надписью на борту "Уборочная" носились по выщербленному, раскаленному солнцем булыжнику.

В школе все окна и двери распахнуты настежь, парты баррикадами сложены на дворе, коридоры заляпаны известкой, в классах водружены козлы. Знакомая картина, каждый год она повторяется.