ЧП на третьей заставе

«Ничегошеньки! По всему, Семен Григорьевич свое хранил не в доме отца».

«Может, и к лучшему», — невольно подумал Аверьян, которому не хотелось бы припутывать к делам бывшего хорунжего его благообразного отца, пухлую, страдающую одышкой мать и Ольгину сестру Екатерину. «Ну, чего они все должны страдать из-за одного барбоса? В окротделе допросят и, если ни к чему не причастны, вскорости отпустят».

Он не сказал себе: «И будет такой исход радостью Ольге». Но где-то в глубине души ото чувство в нем жило.

Аверьян посоветовал женщинам одеться потеплее.

Ольга рьяно запротестовала:

— Как же Катя поедет?.. Она не может!

На мгновение в душе Аверьяна родилась жалость к женщине, которая готовилась стать матерью. Но тут же решил, что жалость к Екатерине совсем не деловая, видит он в любушке Семена Воротынца родную сестру своей жены.

— В Турчиновке есть больница, — решил он.

Пока Аверьян с Алексеем Пришлым одевали со всеми предосторожностями старого Воротынца, Пилип Дыбун все присматривался к печке. Он даже заглянул в широкую духовку (духовка пришла в эту хату явно из города.). Ничего подозрительного. Но Дыбун усомнился:

— Почему холодная? Печка теплая, а эта штука словно бы на улице стояла.

Он потянул духовку к себе. Она легко подалась.

Под духовкой оказался ход в подполье. Дыбун снял с себя ватник. Зажег керосиновую лампу.

Зарычал спутанный накрепко Серый:

— Чекистам продался! Еще поджарим тебя на вертеле вместе с твоим выводком!

— Замолчи! — отозвался Дыбун. — Кончилось ваше с Семеном Григорьевичем времечко.

Дыбун спустился в подполье. Вскоре он выбросил оттуда толстую пачку увязанных бумаг.

«Опять листовки!»

Вслед за ними на свет божий Дыбун выкинул шрифт, гектограф и другие принадлежности ручной типографии.

В том же подполье обнаружили ящик винтовочных патронов, два смитвессона и браунинг.

— Патроны в наличии. А где же винтовки? — допытывался Сурмач у хозяина дома.

Воротынец упорно молчал. Пришлось обыск начинать сначала.

Чердак, сеновал., Вывели из коровника коров, из свинарника — свинью с поросятами. Рыли, прощупывали землю щупами. Ничего. Короткий зимний день умирал. Легли длинные тени. Они вытягивались. Их вытесняла будущая темнота.

— Ну, пора кончать, — решил Аверьян.

Но не хотел успокаиваться Дыбун. Он принялся разваливать стожок сена, стоявший во дворе. А потом прощупал шомполом землю.

— Есть! Есть! Что-то тут есть! — закричал он радостно.

В две лопаты разметали не успевшую замерзнуть под сеном землю. На глубине менее метра лопаты наткнулись на брезент. В нем оказался разобранный станковый пулемет. Смазан он был добротно, на долгое хранение.

Расчистив яму. Дыбун вновь ее проверил щупом и опять на что-то наткнулся.

На этот раз вытащили ящик. Он был невероятно тяжел.

Замахнулся Дыбун топором: раз! раз! И… потекли на землю желтые кругляшки.

— Золото! Ого-го-го! — кричал Дыбун, смешно, по-петушиному пританцовывая вокруг находки.

Золото. Монеты, кольца, ожерелья. Разбегались глаза при виде всего этого богатства.

Сколько слез, сколько человеческих жизней вместил в себя ящик с драгоценностями? Неужели это то самое «наследство»?

— Не отдам! — Екатерина вдруг упала па драгоценности, рассыпавшиеся по мягкой, влажной земле. — Наше с сыном, — голосила она.

С каким удивлением смотрела на все это Ольга!

— Откуда оно у тебя? — с опаской спросила она сестру. — Семен Григорьевич подарил? А где он взял?

Екатерина тяжело села, уперевшись руками в кучу. Лицо позеленело, на носу выступили капельки пота. Женщину полосовала боль. Застонала. Сгребла в пригоршни землю и потянула в рот.

— К врачу ее! — закричал Сурмач на Дыбуна, словно тот был виноват в происходившем с сестрой Ольги.

Пока Дыбун ходил за подводой, Борис составил протокол обыска. Сосчитали деньги: сто тысяч двести пятьдесят рублей в царской чеканке. Тщательно описали все драгоценности, оценили на глаз: этак еще тысяч на сто пятьдесят.

— А ну, председатель, расписывайся под протоколом да принимай в свое ведение бывшее бандитское хозяйство, — предложил Борис Алексею Пришлому.

Никто из арестованных даже не глянул на протокол. Старый Воротынец отвернулся, старуха заплакала, а Екатерина, хотя и чувствовала себя очень плохо, попыталась порвать бумагу, которую ей протянул чекист.

— Да покарает вас бог за мои муки! — выкрикнула она после того, как Борис, ожидавший какой-нибудь ее выходки, ловко отвел руку с протоколом в сторону.

Ольгу покоробило кощунство сестры:

— Катенька, при чем туг божье имя? Награбленное своим считаешь! — толкнула она ногою золотой клад, увязанный в мешки, — коснуться рукою не захотела, будто перед нею лежало что-то гадкое, противное.

Екатерина с трудом привстала с лавочки и плюнула сестре в лицо:

— Иуда!

Ольга отерлась:

— Грех обижаться сейчас на тебя, Катенька.

Пригнали подводу.

— Борис, мы с Дыбуном повезем арестованных и оружие, а ты с женщинами поездом, — решил Сурмач. — Пришлый тебе поможет.

Борису показалось, что его обходят, самое ответственное Аверьян берет на себя. Но, глянув на Ольгу и на ее сестру, согласился.

— Доставлю в целости и сохранности.

Посадили на подводу арестованных.