ЧП на третьей заставе

Когда Сурмач докладывал о результатах допроса Ласточкину, тот говорил:

— Этот Тесляренко нас с тобой политграмоте учит. И у врагов, Аверьян, есть чему поучиться. Враг — он очень точно указывает на твои ошибки и просчеты. Так что бери на учет все, что подносит этот Лазарь Афанасьевич. Будем принимать меры по его заявлению.

Но — время шло, а дело с места не двигалось. Тут уже начал досадовать Иван Спиридонович. Он сам полдня занимался бывшим председателем Щербиновского сельсовета. И ничего существенного.

— Или он и впрямь не тот, за кого приняли, или мы все тут даром хлеб едим.

Борис Коган посоветовал Аверьяну:

— Подобру-поздорову ты с этим Тесляренко ничего не добьешься. Он же понимает: за убийство беспризорника, за связь с усенковцами по головке не погладят.

Аверьян растерянно тёр подбородок.

— Но как заставишь его говорить?

— Чего проще. Он убил беспризорника?

— Я так думаю.

— Устрой ему свидание с Петькиным войском.

Пришел срок решать дальнейшую судьбу Лазаря Афанасьевича. Ласточкин побывал у прокурора, передал представление на арест. Но прокурор санкции не дал.

— Да что он, прокурор, заодно с контрой? — возмутился Аверьян, узнав об этом.

— Без нее, без строгой законности, нет вперед хода, — вдруг начал защищать прокурора начальник окротдела. — Была Чрезвычайная комиссия — ЧК, а ныне ГПУ. Ты думаешь, только название изменилось? Нет! Была война, потом свирепствовал бандитизм. Саботажники дохнуть нам не давали. И выставлял пролетариат против вражьей жестокости — свою жестокость, против вражьей силы — свою силу. А теперь мы победили. И выходит, уже не с руки нам, не по-государственному это — без соблюдения строгой законности.

— Но если явная контра, как этот Тесляренко?

— Что он контра — ты и докажи, — настаивал Ласточкин. — А пока у тебя против него одни слова, мы не добыли ни одного стоящего факта, который можно было бы взять на ладошку, а он бы, как кусок антрацита, тянул руку к земле. Пока ты знаешь доподлинно одно: бывший председатель сельсовета Тесляренко проводил неправильную политику в Щербиновке. Написали мы представление в исполком. Сняли Тесляренко с должности. А дальше? Связан по рукам и ногам с УВО? Так это ты так считаешь. А он — отнекивается. Откуда мне, прокурору пли судье, знать, кто из вас двоих прав: кто брешет, кто ошибается. Факты нужны!

— Будут! — заверил Аверьян.

— Вот когда будут… Понимаешь, Сурмач, в чем тут загвоздка… — Иван Спиридонович усадил Аверьяна на стул и сам подсел. — Мы с тобой — не семи пядей во лбу. Можем и ошибаться. В таком разе — пострадает невинный. А если в государстве страдают невинные, то страдает от этого честь государства.

Беда научит есть кашу без ложки… Аверьян вспомнил совет Когана показать Лазаря Афанасьевича беспризорникам. «Ну, всей ватаге — нельзя, а вот Петьке Цветаеву, пожалуй, стоит. Тесляренко требует свидетелей, которые видели его на базаре в день гибели Кусмана, свидетели — будут».

— Иван Спиридонович, надобно подержать у нас Тесляренко еще денек. На мою ответственность. Нанду людей, которые видели его на базаре. Только мотнусь в Белояров. Туда и обратно. Заодно проведаю Демченко. Что-то сгинул он, никаких вестей не подает.

Любил Аверьян наблюдать, как Ласточкин думает. Густые брови натопорщит, складки на лбу начинают мельчать — выравниваться. Глаза светлеют, наливаются глубиной и добротой. Словом, молодеет человек.

Сегодня начальник окротдела выглядит вообще молодцом.

— Василий Филиппович — человек обязательный, — заметил Ласточкин. — Коль не отзывается, значит, есть причина. А какая? Не натворил бы бед, усердствуя. Те, которые заложили в Щербиновке тайный лазарет, тоже не лыком шиты, а после ареста Тесляренко наверняка держат ушки на макушке.

Словом, начальник окротдела согласился задержать Тесляренко еще на денек: «Ну, тут не только твоя ответственность!»

— А ты в Белояров; одна нога здесь, другая — там. И обязательно навести нашего фотографа. Может, он как-то дал знать о себе жене?

«Пятьсот веселый» приходил в Белояров в удобное время, к вечеру. Пока Аверьян добирался до Гетманской улицы, совсем стемнело, так что можно было заглянуть к Демченко, не привлекая к этому факту внимания случайных прохожих.

Долго стучался в старую, пропитавшуюся сыростью дверь. Никаких признаков жизни в доме. И полоснуло по сердцу холодом: «Как тогда с беспризорниками?..»

Собрался уже в милицию («Не довелось бы дверь вскрывать!»), как из сеней отозвался надтреснутый, болезненный, с хрипотцой женский голос:

— Тебе кого?

— Фотографа…

— Клиент, что ли?

— Клиент…

— Не вернулся еще из села.

Аверьян ощущал чувство неловкости из-за того, что не видит лица собеседника.

— Отоприте на минутку, — попросил он.

Но женщина вдруг испугалась:

— Ишь, отопри! А ты — топором по башке. Потом на куски изрубишь, мясо в мешок сложишь.

Аверьяна словно бы в прорубь скинули: «Сумасшедшая». Он в тот момент посочувствовал фотографу: «Как он с такой живет под одной крышей!»