Здесь, как в Террачине, все было в полном запустении. Особенно мне запомнился фонтан на площади в окружении разрушенных, пробитых снарядами домов, стоящих полукругом; фонтан был завален кусками штукатурки, а посредине на пьедестале возвышалась статуя, но вместо головы у нее торчал черный железный крюк, одна рука совсем была отбита, у другой не хватало кисти. Статуя казалась живым существом именно потому, что у нее не было ни руки, ни головы. Тут даже пса бродячего трудно было увидеть: люди, должно быть, еще прятались в горах или скрывались где-нибудь среди развалин. За Чистерной дорога пошла среди леса; здесь рос пробковый дуб, и вокруг не видно было ни жилья, ни человека, только трава зеленая да редкие, искривленные стволы пробкового дерева, такие красные, что казалось, с них ободрана кора. Погода теперь уже не была такой хорошей, с моря принесло небольшие серые тучи, напоминавшие веер, и этот веер раскрывался все шире и шире, покуда не стал огромным, и ручка его была повернута к морю, а сам он теперь закрыл собой все небо.